Трагедия 57-го
29 сентября 1957 года был воскресный день, солнечный и очень теплый. Горожане занимались своими повседневными делами, многие из них находились на стадионе «Химик». Там проходил футбольный матч между двумя ведущими командами города за призовое место. Примерно в 16 часов 30 минут раздался грохот взрыва в районе промплощадки. Далеко не все жители города обратили на него внимание. В то время на многих строящихся объектах мирные взрывы не были редкостью. Как рассказывают очевидцы, после взрыва поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, который мерцал оранжево-красным светом. Это создавало иллюзию северного сияния.
Так произошла одна из серьезнейших аварий на химкомбинате «Маяк», почти за 30 лет до Чернобыля. В течение долгого времени об этой аварии в нашей стране ничего не публиковалось. Все содержалось в большой тайне.
Практически ничего не знали об этом и на Западе. Только в 1979 году в США была издана книга Жореса Медведева, известного советского диссидента, ученого-биолога, под названием «Ядерная катастрофа на Урале», рассказывающая о сентябрьской трагедии 1957 года.
Но даже после выхода в свет этой книги американские специалисты из Лос-Аламоса и Ок-Риджа не поверили Ж. Медведеву. Они считали, что проводились испытания русского ядерного оружия на Новой Земле и после этого радиоактивное облако опустилось именно на Южном Урале. В 1980 году была опубликована статья американских ученых из Ок-Риджа под названием «Анализ ядерной аварии в СССР в 1957—1958 гг.». Авторы ее Д. Ж. Грабалко, Л. Д. Эйман, С. И. Ауэбах наряду со сведениями, которые соответствовали действительности, высказывают предположения, дают немало и неверных описаний аварии.
В Советском Союзе факт взрыва на химкомбинате впервые подтвердили в 1989 году. Потом начинается буквально шквал публикаций, который захлестнул центральную и местную печать. Эту аварию в прессе называли сначала «Кыштымская атомная катастрофа».
Средства массовой информации долгое время умалчивали, не высказывали никакого сочувствия работникам комбината, солдатам, жителям Челябинска-40, которым пришлось иметь дело с девяноста процентами выброса.
Как известно, 29 сентября 1959 года во взорвавшейся емкости находилось 20 миллионов кюри активности. 18 миллионов кюри, выброшенных из емкости, осталось на промплощадке, а около 2 миллионов кюри активности были подняты в воздух и подхвачены ветром. Радиоактивное облако покрыло многие объекты химкомбината «Маяк», реакторные заводы, новый строящийся радиохимический завод, пожарную и воинскую части, полк военных строителей и лагерь заключенных.
Всего в двух полках и лагере заключенных находилось около трех тысяч человек.
В этот период в полк прибыло молодое пополнение — более 200 человек — это были новобранцы из Москвы. Их расположили в казарме, которая была свободна, так как личный состав уехал в спецкомандировку на Новую Землю. На 30 сентября намечались занятия с молодыми солдатами, все должно было идти своим чередом.
Примерно около 16 часов 30 минут раздался сильный взрыв. От ударной волны взрыва вылетели стекла из всех окон казарм, обращенных к фронту ударной волны, были сорваны выходные металлические ворота. Все военнослужащие в первый момент выбежали на улицу, некоторые побежали в оружейный парк за оружием. Часовой, который стоял у въездных ворот, прыгнул в канализационный колодец и занял там оборонительную позицию. Когда один из офицеров крикнул: «Рядовой Петренко, где вы?», — он вылез из колодца и спросил: «Товарищ старший лейтенант, началась война?». Офицер ему сказал, чтобы он надевал противогаз и продолжал нести службу в проходной до дальнейших указаний.
В это время там, где находилось хранилище радиоактивных отходов, поднялся огромный столб пыли, который направлялся в сторону расположения полка.
Дежурный по полку решил, что это или диверсия, или крупная авария на основном объекте, связанная с радиоактивным выбросом, поэтому приказал всех людей отправить немедленно в казармы, закрыть выбитые окна всеми имеющимися средствами, налить на полы в казармах воды, чтобы не поднималась пыль. Такое распоряжение было отдано и в караулы. Им же была запрещена выдача пищи в столовой. Все пищевые баки были опечатаны печатью дежурного по полку.
Военнослужащие выполняли распоряжения безупречно, молча, быстро и без всякой паники. Совершенно противоположное было в военно-строительном полку, который находился рядом. Услышав взрыв, все солдаты выбежали на улицу, бросали головные уборы вверх, что-то неистово кричали. Такое их поведение было необъяснимо.
Через несколько минут после того, как солдаты полка охраны ушли в казармы, густое черно-серо-бурое облако нависло над их казармами. Наступила темнота после яркого солнечного дня. Состояние людей было ужасным. Служебные собаки вели себя очень беспокойно и выли, птиц нигде не было видно.
Выпадение радиоактивных веществ в первые часы было очень интенсивным. На голову падали довольно крупные частицы; мелкие, в виде хлопьев, продолжали выпадать и на следующие сутки.
Как только радиоактивное облако накрыло военный городок, по телефону срочно вызвали дозиметристов. Они прибыли незамедлительно. Замерив зараженность территории, людей, зданий, они сказали, что необходимо немедленно эвакуировать людей. Команду по эвакуации дежурный не мог дать, так как это решение должны были принимать вышестоящие командиры. После проведения первоочередных мероприятий, он доложил об обстановке в полку дежурному по дивизии, командиру части, дежурному по КГБ, но никто не знал, что произошло, и решения никто не принял.
Командир дивизии полковник Пташкин команду об эвакуации людей получил из Москвы только в начале следующих суток. 30 сентября в два часа ночи началась эвакуация.
Смешанным порядком — на открытых бортовых автомашинах и в пешем строю, основная масса людей была эвакуирована.
Все военнослужащие прошли санитарную обработку в бане, всех переодели в чистую одежду. Как проводить санитарную обработку людей — никто не сказал. В бане очень жарко, мылись горячей водой несколько часов. Радиоактивные вещества вошли глубоко в кожный покров и обработка дала слабые результаты.
30 сентября под руководством подполковника М. Мещерякова началась эвакуация оружия и боеприпасов. Часть оружия была очень сильно загрязнена, и его пришлось зарыть в одном из котлованов. Менее «грязное» оружие пытались отмыть. С деревянных частей его соскабливали стружку до белого цвета, металлические части чистили песком, шкуркой, но полностью активность отмыть не могли, а загрязненное радиоактивным веществом оружие военноокружной склад не принимал. Так и несли службу некоторые солдаты с загрязненным радиоактивностью оружием.
В расположении части на промплощадке находились служебные собаки, лошади, свиньи — все они были тоже очень «грязные» и пришлось их уничтожить. Но один солдат-конюх не уничтожил свою лошадь и увел ее в другой военный городок, держал там в сарае. Конь по кличке «Грим» продолжал работать — возить дрова, пищу. Шерсть на спине «Грима» облезла, на спине были язвы. Гамма-поле от коня было очень высокое. Замечательный конь стал источником радиации. Пришлось с ним расстаться.
29 сентября 1959 года, когда произошел взрыв, Челябинску-40 повезло: радиоактивный след ушел в другую сторону. Остальная часть выброса — два миллиона кюри — была подхвачена сильным юго-западным ветром и разнеслась по лесам, озерам, полям, на площади 1000 квадратных километров Челябинской, Свердловской и Тюменской областей.
Ширина «ядерного языка», в котором преобладал стронций-90, составляла 8—9 километров. Из 23 окрестных деревень пришлось эвакуировать около 10 200 человек.
Позднее территория, на которой выпали радиоактивные осадки, получила название: Восточно-Уральский радиоактивный след (ВУРС). 90% выброшенной активности пришлось на территорию химкомбината. Ситуация сложилась крайне сложная. Так называемая 14-я емкость или «банка вечного хранения», где находились радиоактивные отходы, оказалась полностью разрушенной. Необходимо было проверить состояние других емкостей, наладить охлаждение водой, собрать выброшенный радиоактивный осадок и поместить его в другие емкости, провести дезактивацию территории, сооружений на промплощадке. И все это приходилось делать в условиях высокой радиации.
Со многими проблемами приходилось сталкиваться впервые. Не хватало опыта, техники, дозиметрических приборов.
Сразу после аварии, 30 сентября 1959 года, из Москвы прибыла комиссия во главе с Е. П. Славским, которого до этого назначили министром среднего машиностроения СССР. Кроме него в состав комиссии входили академики Александров и Кикоин, начальник третьего главного управления Минздрава СССР А. И. Бурназян, начальник четвертого главного управления Минсредмаша А. Д. Зверев.
В своей документальной повести М. В. Гладышев пишет: «Вскоре на объект приехал, главный инженер строительства подполковник А. К. Грешнов, а затем сам Ефим Павлович Славский. Он стал спрашивать, что делать, не лучше ли строить заново на другом месте. Строители молчали, и мне пришлось отвечать на этот вопрос.
Это была трудная минута. Что выбрать, что надежней, быстрее и проще? Загрязнение объекта было большим, продукты деления разные, но в своем большинстве стронций-90, цирконий-ниобий (мало) и цезий-137. Оба долгоживущие, около 30 лет, защита от цезия не простая: гамма-излучатель. Опыта отмывки поверхностей, особенно стен, перекрытий и крыш, не было. Техники никакой, кроме пожарных машин, бульдозеров, лопат и отбойных молотков.
И все же я предложил вести работы по отмывке и подчеркнул, что все надо начинать с организации пункта переодевания, т. е. надо срочно достроить санпропускник. Ефим Павлович был в большом возбуждении, сильно нервничал и начал с того, что отругал нас самыми крепкими словами в русском изложении».
На ликвидацию последствий аварии направляли прежде всего персонал химкомбината, военных строителей. Созданы были три санитарных отряда, которые решали конкретные задачи по очистке территории химкомбината, его зданий и сооружений, дорог и т. д.
3 октября 1959 года Е. П. Славский издал приказ, согласно которому обязал начальника строительства П. Т. Штефана сформировать два отряда военнослужащих по 200 человек в каждом. В этом приказе указывалось, что участники ликвидации последствий аварии будут уволены в запас после окончания работ. Определялась и максимальная доза облучения за все время работ — 25 рентген. Но на практике это указание далеко не соблюдалось. В приказе говорилось о том, что дезактивацию следует проводить водой, «загрязненные» камни и предметы закапывать отдельно, радиоактивные участки покрывать грунтом, свинцовой защитой оборудовать 4 бульдозера и 10 автомашин.
Сотрудникам Центральной заводской лаборатории было поручено проводить дезактивацию дороги, ведущей к реакторным заводам. Ширина радиоактивного следа на этом участке равнялась 400—500 метрам. Радиоактивный след был виден сразу: березки на «следе» стояли голые, без листьев. Иглы сосен порыжели и затем тоже опали. Лес производил удручающее впечатление.
Дороги мыли специальными растворами. В работе использовали поливочные и пожарные машины, бульдозеры, автогрейдеры, бульдозерами расчищали обочины дорог. В наиболее грязных местах снимали слой почвы до 20 сантиметров и отвозили в могильники. На загрязненной полосе приходилось спиливать деревья и отвозить их также в могильники. После каждой рабочей смены загрязненность спецодежды составляла десятки тысяч бета-распадов в минуту со 150 квадратных сантиметров. Поэтому комбинезоны, резиновые сапоги приходилось уничтожать после каждой смены — их сбрасывали в каньон и засыпали землей.
Ликвидаторам аварии была установлена доза облучения не более двух рентген в смену, но получали они значительно больше.
Своими воспоминаниями делится лаборант-дозиметрист С. Ф. Осотин: «После аварии мне пришлось много работать на загрязненной полосе, в самом центре радиоактивного следа. Нашей группе было поручено вывести заключенных с загрязненной полосы. Лагерь заключенных находился на промплощадке, и радиоактивное облако накрыло его. Бараки, люди, продукты — все было очень «грязным». Загрязненность территории доходила до нескольких тысяч микрорентген в секунду. Гамма-поле от буханки с хлебом в столовой лагеря составляло 50 микрорентген в секунду.
Необходимо было срочно отмыть людей от радиоактивного загрязнения, переодеть их в чистую одежду и вывести из загрязненной полосы, не загрязнив их снова, а затем начать дезактивацию территории. На выходе из загрязненной полосы были поставлены две палатки. В одной палатке водой из шланга пожарной машины отмывали людей, в другой палатке одевали их в новую, чистую одежду. Пришлось в срочном порядке сооружать дорогу-лежневку. По этой лежневке вывели из зоны загрязнения всех заключенных. Никто из заключенных в ликвидации последствий аварии не участвовал. Таким же способом мы отмывали и переодевали солдат военно-строительного полка, попавших в зону загрязнения. Грязную одежду сбрасывали в карьер, заливали водой, а затем засыпали землей. Оружие (пулемет и несколько автоматов, которые невозможно было отмыть от радиоактивности, завернули в пергаментную бумагу, положили в ящики и закопали в землю. Мне было дано право определять: какое «грязное» оружие следует уничтожать. Работать на промшющадке приходилось нам сутками. Первые три дня я домой не уходил, ночевал в заводской столовой...»
Несмотря на то, что сам город Челябинск-40 не попал под радиоактивное облако, радиационный фон в городе значительно увеличился. «Грязь» с промплощадки разносилась колесами машин, одеждой «ликвидаторов» последствий аварии. Однако на все это не сразу обратили внимание. Практически в течение двух месяцев после аварии в городе не проводился дозиметрический контроль. Об аварии запрещалось что-либо сообщать, все держалось в строжайшей тайне.
Когда проверили улицы города на загрязненность, оказалось, что наиболее «грязными» была улица Ленина, особенно при въезде в город, и улица Школьная, где жило руководство комбината. Пришлось в срочном порядке принимать меры по наведению «чистоты» в городе, организовать контроль за всеми машинами, выходящими с промплощадки. Как правило, все автобусы, курсирующие на промплощадке, были «грязные», поэтому люди на контрольно-пропускных пунктах выходили из них, пересаживались в другие — «чистые» автобусы. После аварии ежедневно мыли улицы города. Несколько позже на КПП организовали мойку машин. На загрязненность радиоактивными элементами проверяли практически все квартиры. В результате таких проверок было выявлено немало «грязной» обуви, одежды, предметов обихода. Многое пришлось уничтожить.
В процессе проверки квартир, магазинов и складов обнаружили «грязные» продукты питания, домашние вещи, загрязненность которых в ряде случаев не была связана с аварией 1957 года. Например, обнаружили в одном из домов очень высокий уровень радиационной загрязненности детской кроватки. Ребенок, который спал в этой кроватке и его мать умерли. Отец тяжело болел. Как оказалось, эту кроватку сделали из труб, ранее использованных на реакторном заводе 37. Трубы были взяты на территории этого завода. Первоначально никто не знал о причине смерти ребенка и молодой женщины. Выяснилось это только после проверки квартиры на загрязненность радиоактивностью.
Дозиметрические проверки территории города, квартир оказывали определенное психологическое воздействие на жителей города, многие из которых имели смутное представление о радиоактивности.
В зоне Восточно-Уральского радиоактивного следа оказались около двух десятков деревень. 2 октября 1957 года состоялось совещание о санитарных мероприятиях по населенным пунктам, расположенным в зоне загрязнения. На совещании установили, что в наиболее опасной зоне оказались три деревни: Салтыкове (45 дворов и 300 жителей), Галикаево (97 дворов и 1118 жителей), Бердяниш (85 дворов и 550 жителей). Участники совещания решили: «Деревню Салтыкове переселить в пятидневный срок, а после установления устойчивого снежного покрова и очистки строений считать возможным возвращение жителей назад. Из деревень Бердяниш и Галикаево пока не переселять. Освобожденные строения не разрушать».
Материалы совещания свидетельствуют о том, что истинной картины радиоактивного загрязнения территории, опасности, которую оно представляло для жителей, участники совещания не представляли.
Переселение людей проходило с большим запозданием, с серьезными последствиями для населения. С. Ф. Осотин рассказывал:
— Вместе с другими дозиметристами — Д. И. Ильиным, B. Я. Бронниковым и Ю. А. Петровым — мы проводили эвакуацию людей из села Бердяниш. Людей отмывали, определяли загрязненность скота, вещей, жителей. Село Бердяниш, как и села Салтыкове, Галикаево, подверглось наибольшему загрязнению. Жителей из этих населенных пунктов необходимо было эвакуировать немедленно. Однако эвакуация проводилась только через 7—10 дней.
«Когда мы приехали в село Бердяниш, — рассказывал C. Ф. Осотин, — люди жили нормальной жизнью. Ребятишки беспечно бегали по селу, веселились. Л. И. Ильин подходил к ним с прибором и говорил: «Я прибором могу точно определить, кто из вас больше каши съел». Ребята с удовольствием подставляли животы. «Поле» от живота каждого ребенка равнялось 40—50 мкР/сек. Помет гусей имел «поле» 50—70 мкР/сек. Очень «грязные» были коровы. Солдаты загоняли их в силосные ямы и расстреливали, что чрезвычайно угнетающе действовало на людей. Все дома, хозяйственные постройки солдаты разрушали, остатки закапывали в траншеи. Проводить эвакуацию населения из их родной деревни было очень трудно. В селе Бердяниш в основном жили башкиры. Много сил надо было потратить, чтобы «грязную» одежду, утварь жителей уничтожить. Люди пытались доказать, что никакой «грязи» на одежде, на кастрюлях и горшках нет.