От Парижа до Берлина по карте Челябинской области 

Достопримечательности  Челябинской  области;  происхождение  топонимов (названий)  географических  объектов

Железная веточка.

Рассказывают, будто в старину в Чебаркуле лучше бабки Варварихи никто не умел сказки сказывать. Много она их знала, оттого что век свой прожила на Урале, возле самых ворот в горы. Чебаркульской станицей эти ворота назывались. Не сопки какие-нибудь, а хребты, да еще такие: залезешь на одну из гор — на другую подумаешь. Из века в век жили в здешних местах горщики и лесорубы. Рудознатцы и куренной народ. Больше всего золотишком в горах промышляли. А, говорят, где золото, там и сказки. Где цветной камень, там и песня.

Варвариха же не только первой сказочницей была, но и на камень и руду глаз меткий имела. Никто лучше ее не умел золотую жилу обозначить, самородок углядеть. Одним словом, в горах ей фартило шибко. Ну, а когда стала стареть да глазом ослабла, —  за сказки принялась, чтобы, опять же, на людях жить. Страшно ведь человеку жить в одиночку, или от народа сторониться. Варвариха добрая старуха была, все к людям пробивалась. Кому жилку укажет золотую, приметы камня растолкует, кого добрым словом одарит.

А ведь бывает, что приветливое слово, ко времени сказанное, подороже хрусталя. И характером Варвариха была веселуха. Вот и липли к ней стар и млад, как говорят.

У каждого человека непременно в жизни есть что-нибудь любимое. Так и у бабки Варварихи. Была у нее своя заветная сказка. Про царя Семигора. На разныё лады ее люди говорили, а бабка Варвариха на свой конец. Вот эта сказка.

Будто в стародавние времена жил на Уральских горах царь Семигор. Многими богатствами он владел. Но самое дорогое из них гора золотая. И жил царь возле нее на горе из малахит-камня. На ней и его дворец стоял. Ох, и дворец же это был! Самый лучший живописец не разрисует так, как матушка-земля разрисовала Семигоровы палаты.

Множество слуг было у Семигора. Руду мёдную они в горах добывали. Цветные камни собирали. Семигор их купцам продавал. Спокойно бы жилось Семигору, если бы все слуги повиновались ему, а то нет-нет, да и поднимутся против царя. Расправлялся тогда Семигор с непокорными. Кого в цепи приказывал он заковать, кого в шахты навек отправлял, а кто на плахе голову оставлял...

Говорила Варвариха про это, а сама оглядывалась кругом: нет ли ненавистного близко наушника какого. Враз мог он донести, окаянный. Вот потому и назывались

такие сказки тайными — не всякому их можно было говорить. Кому и как говорила. Ежели приказчик тут вертелся или наушник будто невзначай заходил, бабка живо воротила сказ на новый лад.

— Ну вот,— продолжала она нараспев.— Только одного шайтана Семигор боялся. Никак не мог он от него отвязаться. Досаждал бес царю, тоже из такого же рода был — из хитрых. Не один век спорили они между собой, кто хозяин гор. Спорили, спорили и один раз решили: сойти на росстань, между гор, и загадать друг дружке загадки. Кто отгадает, тот и будет хозяином гор.

Как порешили, так и сделали. Когда в горы пришла летняя пора и кругом все зацвело, прискакал на своем любимом рыжем коне царь Семигор. Он был разряжен в богатые одежи, в шапке из горностаев, с кинжалом за опояской. Шайтан же сидел на черном коне, будто сажа. Соскочили они оба с коней, зашли в шатер, заранее приготовленный слугами Семигора. И опять принялись спорить, кому первому загадать загадку-урок. Тут же и слуги обоих стояли. Семигоровы поглядывали — молодец к молодцу. С русыми волосами, белолицые, ладные парни. У шайтана же на подбор — черные, лохматые бесы, с хвостами и рогами. Опасливо бесы на семигоровых удальцов поглядывали: давнут такие — и хвостов не найдешь...

Поглядел шайтан на свое войско и спорить с Семигором не стал, сразу смекнул, что лучше уступить. Пусть первым загадывает царь, а потом, дескать, поглядим, чья возьмет.

Надувшись, будто тыква, Семигор проговорил:

— Пущай я буду первым в споре! — И тут же загадал загадку: — должен ты, шайтан, приказать своим слугам, иль сам пойдешь, все едино, пойти туда на горы, где солнце полгода не светит. Ночь царствует в тех местах тогда. Когда же просветлеет, то солнце не уходит на закат. И ют тогда в одну из ночей в пещере потаенной расцветает редкостный куст, а на нем красуются только одну ночь алые цветы. Предоставишь мне хоть один цветок — признаю тебя над собой владыкой.

Почесал шайтан в затылке, видать, не по вкусу ему пришелся Семигоров урок. Но ничего не сказал и свою загадку отсыпал.

— А ты должен ровно через одно новолуние, в тот же час, когда мои слуги цветок предоставят, на это же самое место принести перепечи: три золотые, три серебряные, три простые, какие бабы пекут на праздники Сказал и облизнулся, вспомнив, какие он таскал пироги у баб со сковородок. Говорил, а сам радовался мудрости своей. Три дня и три ночи не спал, все придумывал загадку похитрей.

Ударили по рукам царь с шайтаном, как полагалось. Каждый торопился раньше другого выполнить загадку. Шайтановы бесенята понеслись на далекий север Камня гор. Принялись они искать пещеру, а в ней диковинный куст. Семигор же приказал своим слугам поначалу подумать, что за перепечи такие и где их пекут, а потом уж решить, как шайтановых бесенят обмануть и не дать им сорвать цветок. Большую награду сулил Семигор своим слугам, ежели они выполнят его наказ: кто перебольшит шайтана, того царь отпустит на волю — на все четыре стороны.

За такой посул много вызвалось молодцов загадку разгадать. Горячей других взялся за урок-загадку один из молодцов — Корней, Устюжанов сын. Не долго мешкал он, вперед себя двух товарищей отправил, опередить бесенят, а сам, сен на коня, быстрее птицы по скакал туда, незнамо куда…

Добрые люди, бывалые у вотяцких людей рассказа ли Корнею, что пекут перепечи у них, как наши молодайки пекут пироги в печках. Только перепечи слаще и запашистей, чем у наших хозяек...

Долго-долго скакал Корней, а сам все думал и думал — где найти вотяцкую сторону, а в ней стряпуху, которая печет запашистые перепечи.

Три дня и три ночи скакал молодец по горам и лесам. Перевалил уже горы, заходил чуть ли не в каждый курень, а в нем в избу, над которой из трубы вился дымок и несло запахом печеного хлеба. Но все было только обманкой. Ведь и аржаной пирог тоже добрым запахом отдает.

И вот один раз выехал Корней на пригорочек и увидел курень в пять избушек. Будто сироты, они к лесу, как к отцу, прижимались. Только одна на угоре в отдаленности красовалась. На два оконца, со слюдой в каждом и с воротами крашеными, как кумач.

Остановил коня Корней, соскочил на землю, привязал верного друга к воротам и зашел в сенцы.

В избе было небогато, но чисто, это сразу заприметил парень. Медная посуда на полках горела жаром, на полу половики лежали — белее снега, дрова в печке потрескивали веселей, чем песня. Тут же в избе девица находилась. Повернулась она, услыхав кого-то за спиной, потупилась, увидав парня, да еще какого. Хоть и был он с дальней дороги и весь серый от пыли, а все же видать было по всему, что сдунь с него пыль — и красота его засияет. Поклонился Корней девице в пояс, она тем же отвечала. Опустила из-за пояса фартук, и то ли от жары у печки, то ли при виде такого парня зарумянилась де Вица, словно корочка у только что испеченного хлеба. Спросила парня, чей он, откуда путь его. Мимо ли ехал, аль заблудился? Всяко ведь бывало, когда изба на угоре.

Не сробел парень, рассказал он все про себя. Как мается в горах, чего ищет и чего не нашел. Про царский наказ вспомнил — найти стряпуху, которая бы испекла серебряные и золотые перепечи, а о простых не может быть и речи. Каждая добрая хозяйка сумеет испечь пирог. Говорил Корней девице, а сам потихоньку любовался ею. Да и как было не любоваться Степанидушкой (так девушку звали).

Собою видная, с русою косой — одним словом, Степа нидушка была такой, про которых люди говорили: «Перед диким зверем — не опнется, перед недобрым человеком — не опустит головы...»

Слушала девица парня, и по ее глазам было видно, что все она знает о нем, только виду не показывает, вроде как примечает, верен ли на слове он аль брехун и пустомеля.

— Привязанному кречету не летать в поднебесье, — говорил Корней печально: — На плаху голову сложить придется, коли не найду стряпуху — ни воли, ни счастья не знавать.

— А ты вперед смерти не умирай, — ответила девица. — Лучше садись к столу на зал да отведай-ка моих пирогов. Хоть в них и тестечко простое — аржаное, начинка тоже своя, в речке пойманная братом. Вот отведаешь всего, тогда и думать будем, как быть, куда по даться?

Немало с голодухи умял пирогов Корней, выпил молока, ну, а когда Степанидушка из голбчика достала берестяной жбан с медовухой да чарочку Корнею подала, разморило вовсе парня — как сидел за столом, тут же и уснул.

Спит Корней, а сквозь сон слышит, как его Степани душка зовет.

— Пожалела я тебя, молодца, зная и ведая о том, что не жить тебе — красоте мужской, силе и разуму богатырскому, ежели не выполнишь наказа царского. Пойдем со мной. Помогу я тебе. Встань, проснись. Пойдешь ты со мной туда, куда сроду не хаживал, оттого что все пути туда человеку заказаны... — сказала и к двери подалась, за ней поспешил Корней.

Пошли они в дремучий лес, в самую глухомань, в урему. Шла Степанидушка и говорила парню:

— Веду я тебя в чужо племя, не пужайся, что не понашему там говорят. Вера-то у нас с ними разна, а жизнь да горе-то одинаковы. И у них царь, только не ваш, а так же в неволе люд держит. Вот потому мы с ними часто по одной тропке и ходим, нечего нам с ними делить.

И вот вышли они на широкую елань. Глянул Корней кругом и ахнул. Посередке елани увидал избу большую, из кондовых сосен срубленную. И такой от избы свет шел, что хоть и вечерело уж, а изба будто вся светится.

Приказала девушка Корнею отойти в сторонку, подождать малость. Сама в избу пошла.

долго стоял Корней, поджидаючи Степанидушку. Уж сумерки понизу поползли, когда она вышла из избы, и не одна, а со старухой, древней, как вековая ель, покрытая мохом.

— Вот, удалец-молодец, тебе и стряпуха отменная. Любые перепечи печет, только не хвали, как увидишь их, не она такого. Поклонился старухе Корней. Пробормотала в ответ старуха чего-то и пошла обратно в избу. За ней Степанидушка с Корнеем поспешили.

Как зашел парень в избу, пуще прежнего удивился: посередке избы три печки стояли. Одна золотая, другая серебряная, а третья из белого камня сложенная. Возле каждой печки по столу и залавку. На каждом столе по квашенке.

Подошла старуха к золотой печи и принялась стряпать из золотой квашни. Степанидушка ей помогала. Посадила старуха пироги с начинкой из калины в золотую печь и пошла к серебряной. Там она положила в пироги спелой малины, в простой же пирог молотой черемухи. Испеклись пироги-перепечи. Вынула их старуха и подала Степанидушке.

Из золотой печи — пироги золотые — с рассыпным золотом получились, из серебряной — пироги с мелким серебром, а из простой печи — румяный пирожок с черемушной начинкой...

Положила девушка перепечи-пироги на поднос разрисованный и Корнею подала.

— Как же я, девушка, их на подносе царю повезу?

— А я сейчас обернусь, подожди немного,— сказала Степанидушка и живо откуда-то туесок принесла. Перепечи в него сложила — золотые под низ, простые сверху и сказала: — Вот молодец — краса мужская, смелость богатырская, бери от меня и от баушки подарение и помни, что все руками человеческими делается, лишь бы было на то хотение.

Взял Корней туесок и по древнему обычаю обнял девушку, в трепетные губы ее поцеловал и к старухе оборотился. Тоже обнял, как мать родную... Хотел было сесть на я дамой поскакать — глянул кругом, а ни избы, ни Степанидушки, ни древней бабки как не бывало, а сам он сидит у сосны. Кругом ни души, только лес дремучий кругом да река под горою шумит, камни перебирает... В темноте ничего не видать, ночь все скрыла.

Присмотрелся Корней к лесу, а он стена стеной, хоть коли глаз. И вдруг почуял, что у него на коленях туесок, тот самый, что только в руках у Степанидушки видел. Пошарил в туеске и учуял, что перепечи на месте.

— Что за диво такое? Видать, крепка я спал, Степанидушка все пироги мне положила...

Терялся в догадках Корней, а еще пуще удивился, когда увидал, как месяц на небе, разорвав тучи, на землю взглянул. Обрадовался Корней, поглядел на коня, спокойно стоявшего у ворот, поглядел на дом и обрадовался — на крыльце Степанидушку увидал. Стояла она — лунным светом изукрашенная. Нежная такая, словно ранний цвет люб-травы...

Какое мужское сердце может выдюжить при виде красоты такой?

Не выдюжило оно и у Корнея. Живо соскочил с земли, подбежал к Степанидушке и, конечно, разговор за вели. До утренней зори чистым ручьем журчали девичьи слова для Корнея. Все вызнал он про сиротскую долю Степанидушки и как нелегко девушке живется у чужих людей.

Одним словом, не зря и говорится, что сказка ведь не быль, и чего не было, — в сказке есть, а потому, не мешкая долго, сел Корней на коня и не один, а с невестой — дорогой найденкой, поскакал домой, а через три дня и три ночи был уж у дворца Семигора... Вернулись и остальные парни, перехитрив бесенят. Привезли они цветок с диковинного куста, что только одну ночь цветет. Вечером распустились его листочки, а утром окаменели и в алмазную розу превратились. От радости Семигор ликавал, бороденкой тряс, а сыновья его и того больше о победе над шайтаном кричали...

Стал Корней и все остальные слуги ждать воли, суленой Самигором, да не тут-то было.

Шайтан на проверку уговора и нос не казал, оттого что в споре проиграл, значит, надо было перед Семигором покориться. А ведь не нами еще говорено: «Хорошо пахать на печке, да заворачиваться не легко». Потому и, как мог, крутился бес, чтобы не отдавать ключи от богатств гор. И так и эдак вертелся, А Семигор слугам про суленое говорил одно:

— Не видать вам воли, пока шайтан не покорится. Да так целый год прошел, пока хомутались два беса — шайтан и Семигор...

За это время у Корнея со Степанидушкой сын родился.

Не мог нарадоваться отец, глядя на сына и на жену — добрую подругу, какой оказалась найденка в чужом лесу... Корней работал в Степанидушка домашность всю вела. Скотиной обзавелись, домишко сгоношили. Одним словом, жить бы и им, если б еще дож даться воли...

Но царь был царь, шайтан — шайтаном. Как ни крутился бес от проверки, а довелось ему покориться. И не Семигору — от него-то он уж как-нибудь отвертелся, а вот от слуг, которым была сулена воля — не смог увернуться. Как-то раз сгребли они беса и ко дворцу Семигора приволокли.

Как полагалось, был разведен костер, возле которого должны были потом начаться игрища и песни. С дальних и ближних куреней народ пришел. Семигор от радости будто еще толще стал, а бес от горя хвост поджал... И вот он, шайтан, решился на последнюю хитрость — не зря ведь бесом прозывался: когда Семигор подошел к нему и срезал на спине клок шерсти в знак победы и получил ключ от всех богатств хребтов, шайтан вкрадчиво принялся Семигору наговаривать:

— Надо этот ключ закалить, тогда только откроются все сокровища гор. А еще я тебе скажу про тайну одну — все равно тебе всем владеть. На вот, возьми еще самый дорогой камень. Кинешь его в огонь — и увидишь гору золотую, — говорил шайтан царю, а сам про себя думал: «Вот погоди, царь, покажу я тебе богатства».

И вновь протрубили трубы. Стал глядеть шайтан на царя, что он будет делать дальше. А тот от радости, от куда только и прыть взялась, к костру подбежал. Кинул в огонь ключ и тот камень волшебный, который ему дал шайтан. Кинул и стал ждать, как камень и ключ закалятся и появится вместо маленького камешка большая золотая гора.

И вдруг увидали люди: на их глазах стал расти камень и весь, словно солнышко, засиял...

Говорят, жадность дотла может человека съесть...

Бросился царь на гору золотую, что над костром уж возвышалась. Бросился — и будто его не бывало. Только шипение послышалось да паленым потянуло.

Увидали люди такое и обрадовались, а шайтан до самой макушки большой и высокой сосны прыгнул. Радость людская волной по лесам покатилась. Под эти крики и решился шайтан скрыться, от царских сыновей спрятаться, да опять осечка у него получилась.

Подбежал к нему Корней, схватил за рога, поднял, как пушинку, да туда же, за царем, в костер беса кинул. От шайтана и шипа не получилось, только гул по горам пошел. Загудели хребты, и зеленый Семигоров дворец из малахит-камня в землю ушел. Хрустальная крыша на мелкие Кусочки-кристаллики рассыпалась и разлетелась, словно пальчики, по всем сторонам...

Ликовал народ. Сразу двух врагов не стало, да еще каких. Но хотя и сказка это, да не у каждой сказки бывает радостный конец.

Говорят, и у змеи детеныши бывают. Остались они и у Семигора. Значит, и помнили они — царевы сыновья — о посуле отцовском слугам. На все четыре стороны от пустить сулено было им. Но посула еще не дело. Не хотелось царевичам отпускать слуг. Вот и приказали они своим воинам объявить слугам их волю — царскую волю: слуги должны забыть об отцовской посуле, говоря:

— Не мы сулили — не нам выполнять!

Да! долга сказка, да скор конец. Взбаламутилось людское море. Видано ли дело, столько парни перенесли на дорогах Камня-гор, выполняя приказание царя, и остались без обещанной воли. Поднялись слуги, как один, зачинщиком неповиновения сынам царским первым стал Корней. Так он ждал этой самой воли... Гамузом поднялись слуги, только сила была не на их стороне. Кто в открытом бою из них голову сложил, кто в подземелья угодил, а зачинщика Корнея тайно ночью изловили лучники и в цепи заковали. А как отбивался... И хотя он был великой силы, да одному разве устоять против двадцати лучников царских сыновей. Так и обмотали Корнея цепью, как тенетом, и в шахту навек увели...

Да еще Семигоровы сыны приказали таким непокорным слугам, как Корней, в шахту каждому спустить светец и иконку, чтобы день и ночь эти непокорные слуги руду добывали да грехи свои замаливали. А грехом цари ведь всегда считали, когда слуги не повиновались царям...

Никто не видел, как страдал Корней в шахте — без света, прикованный к колоде... И все же не сломился он. Ведь не зря говорится, что можно человека переломить пополам, а волю человеческую никогда. Не подвластно сердце царям. Его в цепи не закуешь...

Только одна была у него радость — веточка от березы, которая каким-то чудом зацепилась за его одежду, когда лучники связывали его. Целовал он веточку и к сердцу прижимал, будто в этой веточке родные видел горы. Свою Степанидушку и сына.

Много, много лет с той поры миновало, как Корней в шахту угодил. Так и не покорился он царским сыновьям. Ради воли, за которую боролся, женой любимой и сыном попустился, а сердцем не сломился...

Еще прошли годы, целые века... Где когда-то Семигоров дворец стоял, вырос дремучий лес, а гора и теперь Шайтановой зовется...

Вот и подошла к концу тайная сказка бабки Варварихи. Только сама жизнь дописала конец этой сказки.

Недавно в одной старой заброшенной шахте нашли скелет, закованный в цепи. В руке у костяка лежала веточка. Дивились люди, что не сгнила она, а железом стала. Ученые люди объясняют это по-своему, а в народе говорят: Корнеева любовь веточку сберегла...

Озера | Топонимия | Пещеры | Легенды | Музеи | Краеведение | Фильмы | Фотогалерея | ООПТ | Гербы | Сказки

 

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика Яндекс цитирования