От Парижа до Берлина по карте Челябинской области 

Достопримечательности  Челябинской  области;  происхождение  топонимов (названий)  географических  объектов

Похождение Петра Скородумова часть 2

Под звон гонга крупье объявил о начале игры. Постоянные посетители отодвинулись от столов и стали пристально следить за поединком. Дюгейт встал на виду у Яковлева. Ставки возрастали. Посетители волновались, оживленно перешептывались. Не мешая, однако, игрокам. Дюгейт для бесед и комментариев выбрал пожилую испанскую графиню, с которой редко кто разговаривал, и поэтому она была очень довольна вниманием, оказанным с его стороны. Неизвестно, какими гипнотическими тайнами обладал Дюгейт, но игра явно велась по его плану. Он неусыпно наблюдал за Яковлевым и фон Саксеном.

Сначала успех был переменный — то у барона, то у Яковлева. Но это был хитрый маневр Дюгейта. Шел второй час игры. Ставки становились высокими. Игра принимала бескомпромиссный характер. Посетители все больше возбуждались. Заключались пари на того, кто должен выиграть. Яковлев пошел на повышение ставок. Барон слегка занервничал, но не сдался и тоже пошел на повышение. Темп нарастал. Ставки Яковлева выросли до астрономических размеров, но он был спокоен. Барон начал потеть. Он поставил на кон последние деньги. На виске учащенно забилась жилка. Яковлев удвоил ставки и взглянул барону в глаза. Фон Саксен сделал ход и окаменел. Бледность подступила к его лицу. Осоловевшими, чуть не выкатившимися из орбит глазами он посмотрел на Яковлева. Минута вытянулась в бесконечность. Наступила внезапная тишина. Наблюдатели пришли в оцепенение. Такой капитал редко кто проигрывал. Барон, медленно вытягивая слова, наконец, сказал:

— Ваша удача, сеньор!
— Поздравляю, господин Яковлев! — отчетливо по-русски произнес Дюгейт и обнял Василия.
— Поздравляю и вас, барон фон Саксен! — сказал по-немецки Дюгейт и, наклонившись через стол к барону, громко, во всю силу своих легких, захохотал.

Толпу охватил нервный ужас. Глядя в выпученные глаза барона, Дюгейт хохотал до слез, до хрипоты, с перекатами, переливами. Он хохотал один, а все молчали, пораженные азартом этого дьявольского наваждения. Барон сидел, будто каменный истукан, а Дюгейт заливался в приступе чудовищной истерии. Брызги летели из его рта и прилипали к розовым щекам фон Саксена. Наконец, злая гримаса пересекла лицо немца. Он встал, схватился руками за голову и в приступе отчаяния выкрикнул:

— О, майн готт! (Боже мой!).

Присутствовавших охватила паника. Люди сгрудились, зашумели, но ненадолго. Опять зазвенело золото. Начался расчет за проигранные пари.

Шатаясь, барон выбежал из казино.

В тот же день вечером Дюгейт и Яковлев выехали в Женеву, направляясь в Россию через Швейцарию и Австрию. По приезде в Лозанну в разделе светской хроники одной из французских газет они прочитали, что в княжестве Монако во время нервного приступа покончил жизнь самоубийством прусский барон Фридрих фон Саксен.

Так началась дружба Дюгейта с Василием Яковлевым. Она окрепла на Урале, где у них были общие экономические интересы.

Наступило лето. Зацвело разнотравье.

Дюгейт, Скородумов и армия наемных погонщиков выехали из Златоуста в Троицк. Затем их путь проходил через Оренбург, киргиз-кайсацкие степи и Кустанай.

За Миассом открылась лесостепь. Здесь березовые колки соседствовали со степными ландшафтами, а также сосновыми борами и бесчисленными голубыми озерами. Прекрасная, пестро-цветная зауральская холмистая равнина с высоким травостоем радовала глаза путешественников. А при подъезде к Троицку началась настоящая степь.

Троицк — пыльный степной город. Когда-то Троицкая крепость была форпостом России на границе со Степным краем. Так называли тогда Северный Казахстан. Крепость часто подвергалась нападениям со стороны кочевников-калмыков, ногайцев, джунгар, киргиз-кайсаков (казахов). С покорением Казахстана и бегством калмыков в прикаспийские степи Троицк утратил свое оборонное значение и превратился в один из торговых центров окраинной России со странами Средней Азии и Востока.

Караваны верблюдов размеренно и чинно шествовали среди длинных рядов купеческих лабазов и лавок. Косяки полудиких степных кобылиц сгонялись из окрестных станиц и аулов на берега Увельки и Уя. Троицк тонул в облаках серой пыли, но деловая жизнь процветала. Персы и бухарцы, хорезмцы и татары, китайцы и русские — все смешались в многоязыком говоре. Шелка и ковры, шкуры и фарфор, соль и сахар, бисер и кораллы, верблюды и лошади, жиры и пряности, зерно и бамбук — все разнообразие природных даров продавалось и покупалось. Подпольно велась торговля золотом. Блюстители порядка пристально наблюдали за золототорговцами. Но разве уличишь жулика в нарушении закона, когда он хитрее любого полицейского пристава!

После Троицка путь Дюгейта лежал на юг, к Оренбургу. Потянулась волнистая степь с редкими полувысохшими речками и березовыми рощицами. Словно шелк, переливался ковыль, пахло горькой полынью, больно кололась верблюжья колючка, огромные клубки перекати-поле цеплялись за ноги лошадей. Изредка встречались белые солончаки. Сизое марево повисло над полудиким краем. Казалось, все вымерло на этой забытой богом земле. Но жизнь кипела и здесь. Вот мелькнул среди типчака и ковыля побелевший от времени и ветров конский череп, выскочил из-под копыт лошади тушканчик, замер суслик на бугре вырытой земли, будто живой столбик. В небе пели жаворонки, парили беркуты. Бойко заливались невидимые перепела.

К исходу второго дня путешественники заметили огромное мрачное сооружение в виде колокола. Это была древняя башня Тамерлана, усыпальница красавицы Кесэнэ.

Когда-то воины жестокого восточного правителя Тамерлана выкрали у местного князя его дочь и увезли в Бухару, где Тамерлан взял ее в свой гарем. Но жених Кесэнэ, храбрый джигит Мингерей, после множества преград спас свою невесту и увез ее на берега голубого Тобола. Но Тамерлан, страстно полюбивший полонянку, велел догнать беглецов. На том месте, где стоит теперь башня, они были застигнуты врасплох. Мингерей даже не успел проснуться и был убит, а Кесэнэ, увидев гибель любимого, умертвила себя кинжалом. На этом же месте был сожжен труп Мингерея. Вскоре по приказу Тамерлана рабы воздвигли величественный мавзолей, в котором похоронили тело ее героини — прекрасной Кесэнэ.

С удивлением и интересом путешественники разглядывали памятник далекой старины — символ жестокости и необузданной власти восточных монархов.

А на следующее утро их путь продолжался дальше. И снова степной пейзаж погрузил путешественников в свои объятья. Потянулись ковыли, перекати-поле, конские черепа. Только изредка однообразие природы скрашивали одинокие скифские и сарматские курганы удивительно правильной круглой формы, на вершинах которых степные орлы чистили окровавленные клювы и когти. Попадались каменные истуканы, древние безобразные бабы, будто поднявшиеся из могил. Их выпученные глаза и плоские лики напоминали о давно исчезнувших народах и кочевых ордах, которые, подобно огненным смерчам, проносились по степи, вырываясь из глубин Центральной Азии. А степные дороги и караванные тропы все дальше уводили их за необъятные горизонты. Со скоростью ветра пролетали стада быстроногих антилоп-сайгаков и бесследно терялись в дымно-голубом мареве. Часто попадались выводки жирных степных кур — стрепетов и дроф.

Уже около трех месяцев длилась поездка Дюгейта и Скородумова по бескрайним просторам. Скородумову нравилась вольная жизнь, но однообразие стало угнетать. Заметно заскучал и Дюгейт. За лето он пресытился пыльными базарами, бескрайними равнинами, ночлегами у дымных кизячных костров в соседстве с лошадьми, собаками, баранами, частыми попойками с разноплеменными кочевниками, их баями и мурзами. Надоели ему и мясо молодых барашков, и кислый кумыс, и комариный писк по ночам. Да и лето стало подходить к концу. Участились прохладные утренники с туманными рассветами. Запрыгали по степи огромные шары перекати-поле, гонимые ветрами. Окрепли на озерах голоса молодых гусей, лебедей, уток. И Дюгейта все сильнее стало тянуть на север, в леса, в обжитые города.

Предстояла последняя встреча со старым баем Исламбеком, богатым казахом, который кочевал по берегам Тобола.

Шатер Исламбека стоял на высоком холме у реки близ небольшой березовой рощи. Их радушно встретили хозяева — сам Исламбек и его сын, молодой джигит Истам.

Вскоре огромный баран уже варился в котле. Слуги расстилали ковры, несли кувшины с кумысом и вином. Вкусно запахло шашлыком и свежей шурпой. Плавно потекла беседа. Мирно шло угощение. Много ели, много пили. Все были сыты, довольны. Исламбек собственноручно подносил Дюгейту самые жирные куски баранины и клал гостю в рот. Дюгейт не в силах был больше есть, но Исламбек продолжал усердствовать. Гостю порядком надоела вся эта процедура, и он стал вежливо отказываться, а хозяин из вежливости начал обижаться. Тогда Дюгейт пошел на хитрость и спросил:

— А может ли мой дорогой друг Исламбек съесть зараз целого барана?

— Конечно, могу. Ради любви к лучшему другу я могу выпить вдобавок еще ведро кумыса.

Не осознав подвоха, Исламбек продолжал трапезу. Снова мирно потекла беседа.

Куски баранины тонули во рту Исламбека и толстыми комками скатывались по гортани. Жир стекал с жидкой бороды бая, капал на дорогой кафтан, на цветные персидские ковры. Опорожнялись кувшины с кумысом. С каждым проглоченным куском душистого мяса бай раздувался все шире и шире. С него градом катился пот. Становилось тяжело дышать. Он хрипел, задыхался. Но вот последний кусок провалился в его бездонном чреве, и лицо Исламбека расплылось в широкой лунообразной улыбке. Бай был счастлив.

— Удивительно! Вот это настоящая дружба! Вот что значит честное слово степного джигита! — воскликнул пораженный Дюгейт.

Исламбек медленно и гордо поднялся.

— Скородумов! Принеси ларец! — приказал Дюгейт.

Петр принес инкрустированную шкатулку из дорогого заморского черного дерева, украшенную металлом, и подал Дюгейту.

— Этот подарок я преподношу тебе, дорогой Исламбек, в знак нашей дружбы с тобой, — сказал Дюгейт, искренне прослезился, открыл ларец, наполненный золотом, различными драгоценными украшениями и поставил его на ковер к ногам бая.

Лицо Исламбека расплылось еще шире. От радости и жадности сильнее заблестели глаза. Он поклонился гостю и хотел поднять шкатулку.

Едва Исламбек дотянулся до подарка, как что-то тихо щелкнуло внутри него, и бай грузно повалился на ларец. Слуги бросились к хозяину, но неожиданно пришли в замешательство. Исламбек мешком повис на их руках. От него пошел дурной запах, и что-то полилось из-под размокшего кафтана. Тогда Ис-ламбека положили на ковер. Какой-то старик стал осматривать его. Но бай был уже мертв. Его застывшие, будто стеклянные, глаза дико смотрели на ушедший от него мир. В шатре стало невозможно дышать. Скородумов наклонился к Дюгейту и шепнул на ухо, что у Исламбека от перенасыщения лопнули кишки, а внутренности вылезли наружу. Во время этого замешательства громко захохотал подвыпивший Дюгейт. Даже у Скородумова, видавшего всякие виды, мурашки поползли по спине. Смех все нарастал и креп. От этого дьявольского наваждения заколыхались стены-войлоки огромного шатра. Слуги пришли в смятение и не могли опомниться, пока не прибежал Истам, наследник Исламбека, с группой табунщиков.

— Злой шайтан! — зашипел Истам.

Он бросил испепеляющий взгляд в сторону Дюгейта и других гостей. Замелькали лисьи малахаи, широкополые кафтаны, заблестели кинжалы на поясах, гневно зацокали языки. Табунщики унесли тело мертвого бая.

— Пузу резать надо злому шайтану! — раздались голоса сердобольных старцев-аксакалов. — Ты не кунак (гость), а ялан (змея)!

Их жидкие белые бороды судорожно тряслись в бессильной злобе. Они тыкали корявыми пальцами в хохочущее лицо Дюгейта. Видя неладное. Скородумов под шумок выскочил из шатра и с погонщиками приготовил лошадей. Потом Петр выволок Дюгейта наружу и посадил в седло. Прохладный утренний ветер освежил ему голову, и они поскакали в степь. Под вечер всадники переправились через Тобол к Кустанаю.

И только тут Скородумов заметил погоню. Он немедленно предупредил об этом Дюгейта. Беглецы приготовили пистолеты. В злой ярости Истам решил отомстить Дюгейту за смерть отца и выискивал любую причину, чтобы вызвать конфликт. Лошади Дюгейта после многодневных переходов сдавали. Вскоре рыжие лисьи малахаи и пестрые кафтаны кочевников замелькали совсем близко. Первым к ним приблизился Истам.

— Нан бар? (Мука есть?) — крикнул молодой наследник и вытащил кинжал.

В этот момент один из кочевников хотел накинуть аркан на шею Дюгейта, но петля пролетела мимо.

— Нан жок. (Муки нет), — ответил Скородумов и выстрелил Истаму прямо в лицо.

Кровь брызнула на кафтан юного бая. Лошадь дико заржала, встала на дыбы и сбросила его на землю. Выстрелы прогремели над головами табунщиков. Убийство вождя привело их в бегство.

Последней бежала лошадь Истама. Ее хозяин навсегда остался в ковыльной степи. Поздней осенью, к дню Покрова Богородицы, Дюгейт закончил все дела и возвратился в Златоуст. Вместе с хозяином вернулся и Скородумов. За время поездки Петр не только не постарел, а, наоборот, стал выглядеть моложе и крепче. С хозяином у него установились самые дружеские отношения, и особенно это стало заметно после тобольского конфликта с кочевниками. Дюгейт еще больше доверился Скородумову. Он часто вел с ним доверительные беседы.

Как-то Скородумов рассказал хозяину о своей жизни на Зюраткуле, и Дюгейт загорелся. Его заинтересовало высокогорное озеро, богатое рыбой и дичью, и на досуге он захотел отдохнуть от забот, удалившись на природу.

Незаметно пришла зима. Покрылись снегами Уреньга и Косотур. Побелели каменные громады Таганая и Александровские сопки. Установились санные дороги.

На Зюраткуль Дюгейт приехал тогда, когда уже стояли морозы и на озере окреп лед. На ночлег он остановился у охотника Алпатова. Из-за непредвиденной случайности Скородумов не смог сопроводить хозяина, и с ним поехал пожилой кучер.

Дом Гурия Алпатова стоял на берегу озера по соседству с Зубовской заимкой и чуть ближе к Березовому мысу. Он жил вдвоем с женой Анной. Дюгейт договорился с Гурием, чтобы он показал ему место, где хорошо ловилась рыба, а затем сходил на охоту и принес свежего лосиного мяса.

На другое утро Дюгейт, кучер и Гурий выехали на лед. Гурий помог надолбить лунки, дал насадку, а кучер привез дров и разжег костер, чтобы хозяин время от времени подходил к огню и грелся.

Мороз ударил, как на Крещенье. Березы, ели и даже снег закутались в плотный куржак, иголки которого ослепительно сверкали на холодном солнце, низко зависшем над горизонтом. Было удивительно тихо. Только изредка по льду проносились порывы пронзительного ветра, срывавшегося с каменных вершин Москаля, Нургуша и Голой сопки.

Дюгейт похаживал от лунки к лунке. Ловились то окуни, то чебаки. Он подбрасывал дрова в костер, ненадолго присаживался у огня и грел руки. Свежий здоровый воздух и удачная рыбалка радовали его. Захотелось кушать. Он развязал вещмешок и высыпал содержимое. Вместе с хлебом, сыром и ветчиной из мешка выкатились три бутылки отличного французского коньяка. Дюгейт несказанно обрадовался неожиданной «находке». Это позаботился о нем Скородумов. За удачную рыбалку и хороши отдых он выпил, с аппетитом покушал и снова принялся задело. Вино приятно растеклось по жилам, согрело душу и тело, развеселило его, и он опять выпил. Потом еще и еще...

Между тем солнце уже опускалось за Голую сопку. Вершины Зюраткульского хребта заволакивались облаками. Крепчал ветер. Посинел промороженный снег. Быстро клонился к закату короткий зимний день. Надвигались сумерки, и усиливалась жуткая стужа.

Коньяк разморил рыбака. Потянуло на сон. Догорал костер, разбрызгивая на ветру последние искры. Лужа, образовавшаяся вокруг огневища, замерзла. Не осознав, что с ним произошло, Дюгейт продолжал сидеть в полудремотном оцепенении. Вот и потух костер. Дюгейта стал донимать жгучий холод. Он очнулся. Попробовал подняться, но не тут-то было. Плащ прочно вмерз в лед, вмерзли даже полы полушубка, брюки, а валенки вообще невозможно стало отодрать. Пьяный Дюгейт повалился на спину и, накрыв лицо капюшоном, крепко уснул. Ветер, сдувая снег со льда, намел вокруг него сугроб. Над озером опускалась лютая метельная ночь, какая бывает часто только высоко в горах.

Так бы и погиб Максимилиан Дюгейт, если бы случайное обстоятельство не привело Скородумова на озеро.

После отъезда Дюгейта на рыбалку в Златоуст неожиданно заявился Василий Яковлев. Ему потребовалась большая сумма денег для одной выгодной сделки, а для этого нужно было видеть самого Дюгейта и переговорить с ним. Яковлев уговорил Скородумова сгонять на Зюраткуль и передать от него письмо. Скородумов выехал в тот же день и к вечеру был в избушке Гурия Алпатова. Сам Гурий еще не появился с охоты, а сонный кучер Дюгейта едва начал неторопливо запрягать лошадь в кошевку.

На дворе стало темнеть. Усилился мороз. Засвистел ветер. Хозяйка Анна с беспокойством посматривала на озеро. Она не боялась за Гурия — охотник выходил из положения и при более неблагоприятных погодных переменах. Ее беспокоила судьба богатого приезжего гостя. Кучер тем временем надел тулуп и в нерешительности стоял во дворе.

— Где же он рыбачит? — испугался Скородумов.
— Где-то около Долгого ельника, — ответила Анна и показала направление.

Скородумов выскочил из избы, толкнул кучера в сугроб, отобрал у него вожжи и вылетел со двора. Кошевка быстро заскользила по ровному льду.

Мела поземка, заглаживая следы. Слабым светом засверкали первые звездочки. На снегу было заметно каждое пятно, но пришлось потратить много времени прежде, чем лошадь не зафыркала и не уперлась в снежный холмик, под которым Скородумов обнаружил полуживого хозяина.

Максимилиан Матвеевич, умирая, спал крепким хмельным сном. Но тут случилось непредвиденное — Петр не смог поднять хозяина. Озерный лед прочно приковал к себе приезжего гостя и не хотел отпускать. Тогда Скородумов ножом обрезал вмерзшую одежду, распорол голенища валенок, освободил ноги и, укрыв Дюгейта накидкой, вернулся в дом Гурия.

Алпатов к тому времени вернулся с охоты. От камина растекался вкусный запах свежего мяса. Но было не до угощений и веселого застолья. Петр с Гурием раздели Максимилиана Матвеевича и уложили на печь.

Ночью Дюгейт стал бредить, метаться. Поднялась температура, началась простудная горячка. Рано утром Скородумов одел больного потеплее, уложил в кошевку, прикрыл сверху лосиными и медвежьими шкурами и выехал с озера. В Сатке он сменил лошадей и помчался в Златоуст. На почтовой станции в Кувашах Петру отказали в свежих лошадях. Скородумов начал ругаться, но начальник станции не обратил на это никакого внимания. От такого неуважения Скородумов вспылил, крепко тряхнул начальника за грудки, наградив в довесок тяжелой солдатской зуботычиной. Лошади сразу оказались под рукой. Не заезжая домой, Петр отвез Дюгейта прямо в госпиталь. Жизнь хозяина висела на волоске.

Через месяц Дюгейт полностью выздоровел. Петр принарядился, как на парад, и рано утром прибыл за хозяином. Похудевший Дюгейт был в отличном настроении и приветливо принял Скородумова. Подъехав к парадному крыльцу хозяйского особняка, Дюгейт крепко обнял Петра и вручил ему увесистый замшевый мешочек, в котором раздался веселый звон дорогого желтого металла.

— За нашу дружбу и твою верность, Петр Денисович! — ласково сказал Максимилиан Матвеевич.

От радости Петр прослезился и низко поклонился Дюгейту. А когда вытер слезы, то заметил, что глаза хозяина строго и испытывающе прощупывали его.

Вновь пришла весна. На крутых склонах Косотура и Уреньги зацвели прострелы, первоцветы, ветреницы. Вновь зазеленели тополя и ветлы на златоустовской набережной. Хозяин опять стал готовиться к дальним путешествиям. Но неожиданно в какой уже раз в гости нагрянул Василий Яковлев. Ему опять потребовалась большая сумма денег для очередного мероприятия по увеличению капитала. Отказать в ссуде Дюгейт не мог, хотя деньги ему и самому были нужны. В спешке Василий приехал один. Это обстоятельство озадачило Дюгейта, и сопровождающим Яков лева в качестве охраны до границ с башкирскими землями ему пришлось назначить Скородумова как самого надежного и смелого человека.

— Проводи, Петр Денисович, его через опасные места и воз вращайся скорее. Надо срочно выезжать самим, — наказал Максимилиан Матвеевич.

Перед отправкой, когда выносили кожаные саквояжи с деньгами, Петр заметил, что около подъезда их особняка шныряли подозрительные лица. Потом они исчезли. Петр понял, что дело пахло ограблением и прихватил пистолет с запасом обойм. При выезде из Элатоуста он отцепил колокольчик.

— Не люблю, Петр Денисович, ездить без колокольчика. Получается, как у извоэчика. Повесь его на место.

— Нет, не повешаю, барин.

— А почему?

— Сам увидишь.

Дорога медленно тянулась по склону безлесной Уреньги. Потом начался такой же затяжной спуск. Вот склон горы закончился, и впереди поднялся сплошной стеной сосновый лес. Вскоре он вплотную подступил с обеих сторон. В этом месте дорога пролегла по ровной низине. Петр натянул вожжи и ударил бичом коренника. Коренник рванулся вперед, пристяжные подхватили, и тройка бешено понеслась. Но Петр все сильнее натягивал вожжи и хлестал коренника до тех пор, пока тройка с разгона не вылетела в крутой Березовый взлобок. Казалось, от бешеной езды должны были лопнуть оси или разбиться о камни колеса.

— Что ты делаешь, Петр? Лошадей ведь погубишь! — осердился Яковлев.

— Не загублю, барин.

Неожиданно сзади раздались выстрелы, и на дороге показались незнакомые бородатые мужики. До Петра донеслись крики:

— Обхитрил нас, дьявол!

Петр еще раз ударил коренника, развернулся в полуоборот и выстрелил из пистолета через голову Василия. Разбойник, бежавший первым, широко раскинул руки и упал в грязь. Петр еще несколько раз выстрелил, но грабители уже остались далеко позади.

Когда кони выскочили на вершину взлобка, Петр ослабил вожжи, засунул за голенище бич, дал расслабиться запыхавшимся лошадям и только тогда посмотрел на Яковлева. Тот был бледен, а на лбу выступила холодная испарина.

— Вот почему, барин, нельзя ездить по лесу с колокольчиком.

— А как ты догадался, что будет засада?

— На то у меня есть глаза.

Яковлев неопределенно пожал плечами.

На следующий день они приблизились к башкирским землям. Петр по-прежнему ехал за кучера. Яковлев, удобно устроившись, думал свои думы. А они были невеселые. Василию только что исполнилось тридцать лет, а он уже сильно растолстел, появился оплывший подбородок, голова стала лысеть. Жена у него молодая, красивая, вертлявая. Чем только она не занималась во вре мя его частых отлучек!.. А приходилось молчать, терпеть, скрывать. Иначе не избежать неприятностей, насмешек. Он смотрел на предрассветное весеннее небо и с грустью мечтал о более счастливой жизни. Василий стал богат, могуч, ворочал миллионами, а вот личного счастья не добился, не нашел. Где его счастье? Может быть, на этих далеких звездах, что ярко вспыхивали и угасали? Или в метеорных потоках, которые оставляли длинные огненные хвосты и исчезали за невидимым горизонтом?

А Петр в это время вынашивал свой план и готовился к его исполнению. Он незаметно вытащил из-под ног кистень и поло жил его на колени.

Впереди поднималась крутая Ваняшкинская гора. Лес вплотную приблизился к дороге. Проехали второй взлобок. Слева и справа лес отступил. В полумраке показался мост через глубокий овраг, заросший ольшаниками. Как только колеса качалки застучали по дощатому настилу, Петр затормозил лошадей, быстро обернулся к Яковлеву, размахнулся кистенем и с силой опустил его на голову Василия. Ничего не подозревавший Яковлев за- мертво вывалился из качалки. Петр спрыгнул с облучка, сбросил Василия под мост, вытащил кожаные саквояжи с деньгами и скрылся в кустах. Потом вернулся к лошадям, подправил сбрую и ударил бичом коренника. Тройка умчалась по дороге в айлинском направлении. После совершенного Петр спустился под мост, вырыл неглубокую яму и в ней похоронил Яковлева.

Забрезжил рассвет. Где-то у ваняшкинской поскотины Скородумов услышал звон ботала и лесом направился на этот звук. Он быстро поймал спутанную лошадь, из обрывка веревки сделал уздечку и заторопился в Златоуст. Только-только занялось утро. Ему никто не помешал, никто его не заметил.

Не доезжая до Златоуста, Петр накормил лошадь и пугнул ее в обратную сторону. Появившись у Дюгейта, он сообщил, что в Айлино Василий нанял лошадь для его возвращения домой, и они благополучно расстались на Гладкой горе. В тот же день Дюгейт и Скородумов выехали в степи.

Вернулись в Златоуст они опять поздней осенью, когда с тополей осыпались последние листья, и холодный ветер с пруда пронизывал озябшее тело. Петр как-то сразу призадумался, сильно изменился, а потом заявил о расчете. Дюгейту не хотелось отпускать его, но и задерживать он не мог. Только позднее Максимилиан Матвеевич понял причину поспешного ухода Скородумова.

Прошла зима, а слухов о Василии Яковлеве все не было.

Не являлся он сам, не поступали и деньги на счет Дюгейта в коммерческий банк. Тогда Дюгейт сам отправился на розыски Яковлева в его башкирские вотчины.

Его встретила молодая, красивая хозяйка.

— Где находится ваш муж, дорогая хозяюшка? — спросил во время угощения Дюгейт.

— Где находится?! — удивилась красавица. — А кто об этом знает?! Может быть, опять в Монако дуется в рулетку или шатается где-нибудь по Самарканду или Гонконгу. да и важно ли это?!

— Важно, — ответил Дюгейт и сообщил ей о долге.

И жене Василия пришлось рассказать, что год тому назад к их дому вернулась тройка запряженных лошадей, но Василия так до сих пор и нет. Нет о нем и никаких других известий. Банковские счета заморожены из-за отсутствия хозяина. Дела шли к упадку. Она сама испытывала тяжелые финансовые затруднения.

Максимилиан Матвеевич понял, что с Василием случилась беда, и, вероятно, он убит. Кто же мог убить его? Постепенно он стал подумывать, что возможным убийцей мог оказаться Скородумов Слишком быстро он изменился после поездки с Яковлевым. Стал меньше вникать в хозяйские дела, больше интересовался ценами на другие товары. В Кустанае и Оренбурге он часто присматривался к купеческим домам и лабазам. Быстро рассчитался Петр Денисович после возвращения в Златоуст из поездки по степям.

На обратном пути Дюгейт посетил Айлино. Он решил узнать, у кого из айлинских жителей весной прошлого года Яковлев нанимал лошадей для Скородумова. Максимилиан Матвеевич обошел все зажиточные крестьянские дворы и оказалось, что никто из айлинских мужиков не отдавал лошадей в наем, а самого Яков лева вообще не встречали и не знали в лицо. Не видели они и Петра Скородумова, которого давным-давно считали похороненным в провальной яме на Широкой поляне. Подозрения полностью подтвердились, и вина на предмет исчезновения Василия Яковлева легла только на Петра Денисовича.

Вскоре Дюгейт выехал в оренбургские и киргиз-кайсацкие степи. По всей дороге он расспрашивал знакомых троицких, верхнеуральских, оренбургских и иных купцов, не слыхали ли они о человеке, который завел бы торговое дело в течение последнего года. И вот такая весточка поступила по дороге из Оренбурга в Кустанай. Скородумов появился в Кокчетаве, купил приличный кирпичный дом и открыл лавку.

— Далеко же ты забрался, Петр Денисович! — воскликнул Дюгейт. — Но у меня руки длинные. дотянусь и до тебя, — и поспешил в Кустанай.

Завершив как можно быстрее свои дела в этом городе, Максимилиан Матвеевич взял курс на Кокчетав.

— Не ожидал меня в гости, Петр Денисович? — как снег на голову, свалился Дюгейт, по-медвежьи вламываясь в скородумовские хоромы.

Появление прежнего хозяина так ошеломило Петра, что в первые минуты у него от неожиданности завалился язык в гортань, и он не смог вымолвить ни единого слова. Пришлось срочно вызывать врача, вправлять на свое место язык и отпаивать Скородумова кипяченым молоком.

— Рыбка в мутной воде ловится, новоявленный купец! — бесцеремонно язвил гость. — Не буду отступать от дела. Сознавайся, Петр, ТЫ убил Василия? Не смей оправдываться. Иначе доложу губернскому исправнику, и твое благополучие окажется в Сибири.

— Я, Максимилиан Матвеевич. — оклемался, наконец, Скородумов.

— Я знал, что ты мог это сделать. Ты человек решительный. Мое условие тебе — поедем на могилу к Василию, и ты будешь просить прощение. Если он простит тебя, я забуду твою вину передо мной. И будем жить в мире. Не потребую с тебя ни одного золотого рубля. Я и так достаточно богат.

Так не по своей воле Скородумов вновь оказался на Южном Урале.

Наступила ночь. Скородумов и Дюгейт подъехали к мосту, что за Ваняшкинской горой в направлении айлинских полей. Экипаж спрятали в лесу. По крутому глиняному откосу они спустились в овраг и вошли под своды перекрытий и мостового настила. Было сыро, темно, как в могильном склепе. Пахло прелой Травой и молодыми листьями. В густой крапиве шуршали мыши, прыгали лягушки. Присели на камни. Осмотрелись. Стало как будто светлее.

— Ну, начинай, Петр Денисович, — сказал Дюгейт.

— Василий, брат во Христе! Пришел я, раб божий Петр, просить твою душу и тело снизойти ко мне, великому грешнику, и предстать перед мои постыдные очи, — обратился Петр к могиле.

Наступило молчание.

Потянуло холодом, смрадом. Холмик, у подножья которого они сидели, зашевелился. Послышался тихий и глубокий вздох. Из могилы поднялась белая светящаяся масса и повисла в воздухе. А когда масса рассеялась, то на холмике, опустив голову, сидел сгорбленный Василий.

— Василий, брат, пришел я просить у тебя прощение за свое преступление и погибель твою!

Василий молчал.

Тогда Петр второй раз попросил прощение.

Василий вновь промолчал, только ниже опустил голову и заплакал.

Петр в третий раз произнес свою просьбу.

Василий и в третий раз промолчал, только печально простонал.

Опять наплыло облако, холм встрепенулся, светящаяся масса утянулась в землю. Не стало Василия.

— Придется еще раз приехать, — сказал Дюгейт, и они покинули овраг.

Во вторую ночь Петр снова вызвал Василия. Вновь зашевелилась могила, появилось светящееся облако, наплыл удушливый смрад, а затем на могиле, к большому удивлению Петра денисо вича и Максимилиана Матвеевича, оказались два покойника, низ ко склонивших головы. Трижды повторялись процедуры о прощении, но Василий, как и в первую ночь, молчал. С появлением облака покойники исчезли.

— Тут что-то нечисто, Петр Денисович, — сказал Дюгейт. — Завтра приедем в третий раз.

Пришла третья ночь. В этот раз на могиле оказались уже три покойника. Петр попросил прощение у Василия.

И тут Василий заговорил глухим, подземным голосом:

— Я-то бы простил тебя, раб божий Петр, да простит ли меня убиенный мой брат Николай?

Василий поднялся с могилы, склонился перед вторым покойником и попросил прощение у него:

Прости меня, убиенный раб Николай, раба Василия, за совершенное преступление и земную погибель твою!

Николай ответил:

— Я то бы простил тебя, раб божий Василий, да простит ли меня убиенный раб Афанасий?

И Николай, поднявшись, низко поклонился Афанасию, а потом скорбно попросил прощение.

— Я-то бы простил тебя, раб божий Николай, да простит ли тебя Господь Бог? — ответил Афанасий.

Потом он встал и обратился к небесам:

— Боже милостивый! Простишь ли ты раба своего Николая за вероломство и тяжкий грех?

Наступило молчание. Стало совсем темно, а потом медленно на землю спустилось белое облако небесного тумана, на котором чудесным образом в лучах теплого солнца восседал сам Иисус Христос с терновым венком на челе и печальным лицом. Все — живые и мертвые — пали ниц. В торжественной, гробовой тиши не четко раздались слова Всевышнего:

— Я прощаю тебя, сын Николай!

А когда все поднялись на ноги, то облако уже уплыло, и среди ночного мрака малиновым рассветом загорался восток.

— И я тебя прощаю, раб божий Николай, — сказал Афанасий и сел на прежнее место.

Тогда Николай, повернувшись к Василию, простил его. Василий Яковлев простил Петра Скородумова, напутствуя его словами:

— Прощаю тебя, Петр Денисович, за совершенный грех. Пусть всегда тебе в жизни сопутствует великая удача, как истинному российскому православному христианину!

Человек и мертвец обнялись, крепко поцеловались. у Дюгей та на затылке волосы поднялись дыбом.

Появилось светящееся облако и тут же утянулось в могилу. Заколыхался холмик. Улетучился удушливый, противный тлен. Покойники незаметно покинули грешную землю.

— Ну вот; Петр Денисович, теперь ты очищен. Будь мне другом и братом до конца моих дней! — взволнованно произнес Максимилиан Матвеевич и подал ему руку.

Петр подал свою. Крепко пожав руки, они обнялись и трижды поцеловались.

Тревожная история с покойниками завершилась благополучным исходом, В лице Максимилиана Дюгейта Скородумов нашел лучшего друга. И Дюгейт оправдал его надежды. Не раз он выручал своего бывшего управляющего в рискованных операциях. Ежегодно они встречались во время поездок Дюгейта по Степному краю. Не раз бывал в гостях у своего бывшего хозяина и Скородумов. И каждый раз Дюгейт убеждался, что из Скородумова вышел толковый коммерсант. Богатство и деньги так и липли к нему. Через несколько лет после покупки лавки влияние его в Кокчетаве было уже велико. Многие именитые купцы снимали перед ним шапки и кланялись при встречах. Он ездил в Бухару, Самарканд, Персию, на Волгу, бывал Петр Денисович и в Константинополе, где зародилась у него тайная мечта стать богачом. И вот он достиг славы. Важные финансисты и купцы приветствовали его, снимал цилиндры и фески, как равноправного партнера и конкурента, когда он спускался по трапу комфортабельного парохода на гранитную и беломраморную набережную Золотого Рога. Теперь Скородумов уверенно смотрел в будущее, хотя по годам он уже был глубокий старик. Но смерти Петр Денисович не ждал и не боялся ее.

Скородумову доходил шестой десяток, когда он женился в третий раз — на вдове-купчихе. Брак был удачным во всех отношениях. Купчиха Авдотья была бездетна в свои сорок лет и через год подарила Петру первого сына. К тому же, она была несказанно богата. Стали они жить в мире, согласии и весельи, что особенно пришлось по душе Максимилиану Матвеевичу. Желая угодить Петру и его жене, после очередного путешествия за границу он привез дорогую парижскую шубу. Это была не просто шуба, а величайшее чудо. Как только ее надели на плечи Авдотье, хозяйка сразу «окаменела». Купчиха не смогла шагу сделать, не смогла руки поднять. Рукава чудо-шубы обвисли до самого пола. Ног вообще не стало видно. Дорогие меха с многочисленными складками перемежевывались золотыми бляшками, драгоценными камнями, жемчужными ожерельями и другими украшениями из кораллов и бисера. Шуба была так тяжела, что Авдотья не выдержала этого груза и повалилась на пол. И долго потом хохотал Дюгейт, разгуливая по просторным залам нового скородумовского особняка. Не меньше его, до слез, смеялась Авдотья, валяясь на широких, мягких софах. Улыбался довольный Петр.

Шли годы. Росло богатство. Старел Скородумов. Старела его жена Авдотья. Теперь у них было уже три сына. Так и дожили бы они спокойно до самой смерти в Степном краю, если бы не началась Первая мировая война, потом не отгремели сразу две революции, а затем не разразилась по всей России гражданская война. Новой династии купцов Скородумовых не суждено было состояться. Как только в Кокчетаве объявили советскую власть, Скородумов учуял, что над его капиталами нависла угроза наци онализации, и часть золота он припрятал во дворе своего дома. Но до конфискации имущества дело не дошло. Вскоре разгорелось дутовское казачье восстание, и город заняли мятежные белоказаки. Имущество Скородумовых осталось нетронутым. Но через год белогвардейское правление рухнуло. В город вошла Красная Армия, и новая власть прочно утвердилась на долгие времена. Все движимое и недвижимое хозяйство Скородумова было конфисковано, и Петр Денисович остался гол как сокол. С горя умерла Авдотья. Черные тучи, как вороновы крылья, вновь закрыли Петров горизонт. Разрушилась семья. Старший сын ушел с белоказаками в Китай, а средний окончательно спился и неизвестно, где пропадал. Остался Петр Денисович вдвоем с младшим сыном Мишей. Новые власти поселили Скородумовых в сторожке их бывшего особняка, а в двухэтажном доме разместился универсальный магазин. Видя преклонные годы Петра Денисовича, его назначили ночным охранником при вновь созданном универмаге. Мише повезло больше, чем отцу. Большевики пожалели его молодость и оставили ему Мавра, быстроногого арабского скакуна, с которым он не расставался ни на один день.

Мише шел восемнадцатый год. Он был среднего роста, красивый, голубоглазый юноша. Многие девушки из богатых семей восхищались им, явно и тайно вздыхали, глядя на него, когда он верхом пролетал по улицам Кокчетава на своем красавце-скаку не. Но любовь к Мише еще не пришла. Он больше всего любил конный спорт и поэзию. Ему нравилась лирика Пушкина и Лермонтова, Байрона и Гейне, зачитывался стихами и поэмами Беранже, Фета и Жуковского. В политической разноголосице тех дней он не разбирался. Миша вовсе не восторгался шумными военными маршами на улицах его родного города, которые часто устраивали белые генералы и монархисты. Не понимал он и революционного пафоса «Интернационала», «Марсельезы» и «Варшавянки», с которыми проходили колонны рабочих и красноармейцев под кумачовыми знаменами мировой революции.

Страсть к конному спорту зародилась у Миши пять лет назад, когда они с отцом приезжали в Париж и прожили там несколько месяцев. Скородумовы поселились вблизи Елисейских Полей, и Миша каждый день пропадал на ипподроме. Мальчик познакомился с таким же, как он сам, тринадцатилетним подростком, любителем конного спорта, Жоржем Саганом. Юный француз обучил его многим правилам верховой езды и особенно скачкам с барьерами. Но с Жоржем скоро пришлось расстаться, а любовь к спорту Миша оставить не смог. Отец на бухарском базаре купил ему отличного молодого арабского жеребца, и теперь степи и березовые рощи в окрестностях Кокчетава были во власти Миши и его четвероногого друга-скакуна.

Но наступили тяжелые времена. Мавра нужно было хорошо кормить, а они сами плохо ели. Старый Скородумов не хотел обижать сына, но поговорить с ним о дальнейшей судьбе требовала необходимость. Парень целыми днями болтался без дел. Петр Денисович боялся, как бы не дожить ему до новой большой беды. Набравшись смелости, он все же сказал:

Миша, сынок, тебе бы нужно куда-нибудь определиться...

— Папа, я хочу учиться на ветеринарного врача.

— А где же на них учат?

— В Казани, в Петрограде...

— Что ты говоришь?! В Петрограде таких, как мы, не любят... Лучше уж, Миша, поступай в Московский университет. В Москве я тебе и себе жизнь устрою получше.

На том и порешили. Глухой, темной ночью Петр Денисович выкопал золото во дворе универмага, и они, опасаясь погони, выехали степной проселочной дорогой в Кустанай. Ехали верхом. Миша — на Мавре, а отец купил себе вторую лошадь. С собой они везли тяжелые походные мешки с золотом и провиантом.

Через несколько суток путешественники прибыли в Кустанай. Прожив там два дня и хорошо отдохнув, они вновь отправились в путь. На этот раз — в Троицк. Как ни трудно было Мише, но с Мавром ему пришлось расстаться навсегда. Арабского скакуна и отцову кобылу они продали на троицком базаре. дальше их путешествие продолжилось по железной дороге в душных вагонах, переполненных разношерстной вшивой публикой. Но неудобства не печалили их. Мише побыстрее хотелось попасть в уни

верситет, а отцу нужно было затеряться в многомиллионном московском народонаселении, обзавестись собственным домом или временной квартирой.

Бегство Петра Скородумова в Москву на долгие годы оборвало историю его дальнейших похождений. Многие из тех граждан, которые лично знали Скородумова, считали его давно усоп шим. Ведь уже в 1920 году он был древним-предревним стари ком. Да и людей, с кем Петр Денисович был хорошо знаком, почти не осталось в живых. Так история превратилась в легенду. Легенда постепенно забывалась. Но одно случайное обстоятельство определило повод для ее возрождения и не дало ей умереть. О Петре Скородумове вспомнили и вновь заговорили.

Шел июнь 1973 года.

Я (т. е. автор этого повествования) сошел с пригородного автобуса в Айлино. Возле дома культуры (бывшей Вознесенской церкви) мне неожиданно встретился Коля Вязов (так буду условно его называть), студент одного челябинского вуза.

— Здравствуй, Виталий! — поздоровался он. — давно тебя не видел.

— Здравствуй, Коля! Как поживаешь, как учеба?

— Потихоньку. Читал твои айлинские легенды. Понравились. Написал бы ты историю о Петре Скородумове.

— Но я не знаю ее конца.

— Я тебе расскажу.

— Откуда ты узнал?

— Я только вчера был на похоронах Петра Денисовича.

— Извини, Коля, но получается нескладно. Тебя, наверное, обманули.

— Да нет же, Виталий, это правда.

С Колей Вязовым я был давно знаком. Он учился в десятом классе Айлинской средней школы, когда мы познакомились и делали первые исследования карстовых провалов на Широкой поляне. У нас уже тогда возникали предположения, в каком из этих провалов был замурован Петр Скородумов после неудачной попытки ограбить Вознесенскую церковь (теперь здание сельского дома культуры).

После зимней сессии Коля и Надя (так звали его жену) поехали к ее родителям. Тесть с тещей встретили молодого зятя тепло, радушно. Пришли родственники, друзья, соседи. Собралось праздничное застолье, начались знакомства.

Родители Нади жили в деревне Дубовке, что недалеко от станции Чишма, за Уфой (в Башкирии). Как и во многих русских избах, посреди дома стояла печь, а между стеной и печью был проход. Коля, снимая пальто и обувь, как-то ненароком заглянул в запечье и обмер от неожиданности.

На деревянной кровати в тряпье сидело волосатое высохшее чудовище. Человек — не человек, собака — не собака, кошка — не кошка. Ни глаз, ни лица не заметно — все в шерсти. Рядом на стене висела почерневшая от времени икона с изображением Иисуса Христа и двенадцати апостолов во время тайной вечери. Изредка чудовище поворачивалось к иконе и судорожными рывками тонких рук крестилось. О чем оно молилось? Что оно выпрашивало у библейских или мифологических боголюдей? Но скорбные лики святых оставались непроницаемыми и напоминали ему о судьбе Иуды.

— Кто это? — осторожно спросил Коля.

— Петр Денисович Скородумов. Старый грешник. Когда-то до революции он был богатым купцом. А еще раньше убивал людей, не брезговал заниматься конокрадством. Вот из-за своих грехов и не может умереть. Он мне приходится трижды дедушкой. Умер сын, умерли внуки, другие погибли на фронтах Отечественной войны, а он все живет, все тяготится своим прошлым. И не живет по-человечески, и не умирает. Смерть забыла к нему дорогу. Он давно отпетый, только не похороненный.

— Коля, а откуда ты родом-то будешь? — послышался из-за печи тоненький голосок.

— Нездешный я, Петр Денисович. Из Айлино.

— Из Айлино, говоришь? Знаю я это село. А стоят ли там на кладбище старые березы?

— Да, стоят.

— Вот на этих березах мы пиры устраивали. Покойников выкапывали из могил, потом превращались в черных воронов и пожирали человеческое мясо. Из-за этого и умереть не могу.

А не вы ли с Широкой поляны до Ая под землей добирались?

— Я. Все это делал я. Но ты не завидуй моей судьбе. В моей жизни было больше несчастий, чем радостей, — и Петр Денисович умолк.

Новое признание Петра Скородумова так ошеломило Колю, что он до самого вечера молчал, не мог разговориться. Тесть даже испугался за молодого зятя — уж не заболел ли он, не подпустил ли кто порчу. И стал допытываться. Тогда Коля рассказал тестю айлинские легенды о былых похождениях Петра Денисовича. Тесть с улыбкой выслушал и расхохотался, а потом дорисовал дальнейшую историю похождений Скородумова, услышанную им раньше от самого Петра Денисовича. Молодой зять был так удивлен, что у него пропал сон.

— Ну, а как Петр Денисович оказался здесь, в Дубовке? Ведь они с Мишей отправились в Москву? — спросил, наконец, Коля.

— В Москву их просто не пустили и высадили в Чишме.

В те годы в Поволжье, на Урале и в центральных губерниях начался великий голод, пошли болезни. Люди устремились в большие города. А чем их кормить? Вот их прямо с поезда сняли и отправили сюда, в Дубовку. Петра Денисовича наделили землей и дали небольшую избенку. А поскольку у него было много золота, то он быстро отстроил новый хороший дом и неплохо зажил. Миша по прибытии в Дубовку вскоре женился на местной девушке. Мишу, как грамотного и молодого, посылали в сельскохозяйственную академию на ветеринарные курсы. Он их закончил с отличием и вернулся обратно в деревню. Потом он долгие годы работал председателем колхоза, директором МТС, имел правительственные награды. Недавно Михаил Петрович умер.

На обратном пути из Дубовки в Челябинск Коля с Надей заехали в Айлино. Первой их встретила древняя бабка, которая в это время, охая и кряхтя, слезала с печи.

— Слава Господу Богу, хоть на молодых погляжу. думала, уж не увижу больше вас.

— Не торопись умирать, бабушка. Живи до ста сорока лет.

— До ста сорока никто не доживает.

— Как не доживают? А Петр Денисович Скородумов?

— Это который Вознесенскую-то церковь в Айлино хотел обокрасть? Да от него, наверное, и костей-то не осталось!..

— В том-то и дело, что он еще живой!

— Да не может быть!.. Вот старый жулик!.. Вот шарлатан!.. Вот оборотень из оборотней!.. Ну прямо чистый шайтан!.. — удивилась бабка. — Я еще совсем маленькой девчушкой была, когда он здесь шастал...

И Коля рассказал бабке дальнейшие приключения Петра Денисовича. Бабка от изумления ахала, прихлопывая руками по сухим бедрам. А потом по секрету шепнула Коле свой «рецепт» — если тестю угодно, чтобы старик умер, то пусть забьет осиновый клин под конек дома. Когда крыша поднимется и стропилы отойдут от чердачных застрех, Стародумов преставится. Так умирают многие колдуны и большие грешники, не поведавшие свои тайны.

В июне Коля с Надей вновь поехали в Дубовку. Коля наедине рассказал тестю о бабушкином совете.

— Да ну-у!.. Неправда!.. — не поверил тесть, но бабкин метод испробовал.

В тот же день, издав напоследок страшный утробный вопль, Петр Денисович умер. Когда Скородумова похоронили, тесть на радостях расцеловал молодого зятя. В Дубовке смерть Петра Денисовича стала большой сенсацией. О ней долго судачили, но по другому поводу — от Скородумовского предсмертного крика в деревне вымерли тараканы и подшесточные сверчки, а из домов соседнего околотка сбежали все домовые.

После похорон Коля уехал в Айлино. Здесь мы и встретились возле автобусной остановки в старом центре села, и Вязов рас сказал мне о конце удивительных приключений и смерти Петра Денисовича. Коля торопился в Челябинск, откуда он со студенческим строительным отрядом должен был выехать на Тюменский Север. В воскресный день перед его отъездом мы побывали в Курье.

Цвело июньское разнотравье. Шумела тополевая метель, застилая все вокруг белым ковром. Миллионы пушистых парашютиков кружились в воздухе, садились на дорожки, тропинки и, сдуваемые ветерком, падали в воду.

день выдался солнечный. На берегах Ая было много отдыхающих. Под старой плакучей иной, склонившейся к самой воде, сидели, обнявшись, парень с девушкой. Из транзисторного приемника, подвешенного на ветку черемухи, доносилась мелодия «Лирического вальса» Арнольда Цфасмана. Рыбак, забравшись на большой камень-падун возле известняковой скалы Корова и позабыв обо всем на свете, следил за поплавком. Для нас с Колей Курьинский поворот был интересен по другой причине.

Здесь закончилась подземная одиссея Петра Денисовича Скородумова. Мощные круги воды по-прежнему расходились чуть выше излучины реки и ниже того места, где когда-то находился небольшой песчаный островок. Подземная река, в которой едва не погиб Скородумов, до сих пор сбрасывала свои воды в Ай. На моих глазах старая легенда приобретала новую жизнь.

На этом описании можно было бы поставить точку, завершив рассказ о похождениях Петра Скородумова, историю его взлетов, падений и трагических развязок, но хочется добавить еще несколько слов.

В Айлино и окрестных деревнях до сих пор ходят слухи, что с полей по подземным карстовым пустотам пускали собак, и они возвращались домой с Ая. Если это было бы так и теперь, то легенда перешагнула бы от своих загадок к живой действительности. Но как найти тот провал на айлинских полях, по которому проделали свой путь Скородумов и Ласка?

История приключений Петра Денисовича Скородумова взволновала меня. Мне захотелось дописать легенду до конца. И я это сделал.

Озера | Топонимия | Пещеры | Легенды | Музеи | Краеведение | Фильмы | Фотогалерея | ООПТ | Гербы | Сказки

 

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика Яндекс цитирования