От Парижа до Берлина по карте Челябинской области 

Достопримечательности  Челябинской  области;  происхождение  топонимов (названий)  географических  объектов

Похождение Петра Скородумова

Не думал Петр Денисович Скородумов, отставной солдат, что так скоро окончится его второе супружество. Тогда, два года назад, на свадьбе старая колдунья шепнула ему на ухо:

— Не жить вам долго, Петр, в этом доме. Место тут нечистое.

Слова вещуньи не пошли впрок. Петр только расхохотался, глядя ей прямо в глаза. Лицо беззубой ведьмы обезобразилось глубокой, злой морщиной, и она, сердито стукнув клюкой, хлопнула дверью.

Позднее Петр не раз вспоминал об этом эпизоде, но сильно не сожалел. Возвращение на родину, в деревню Александровку, после многолетней службы не особенно радовало его. Здесь все было по-старому: улицы, поросшие спорышем-травой, туманные рассветы среди скалистых гор, мычание коров, возвращавшихся с лугов по вечерам. Угнетала тишина, как бесконечная, бессонная ночь. Даже телеги не скрипели. Решительно не восприняв сельского однообразия, он вновь потянулся на большую дорогу.

Первый раз Петра женили совсем молодым. Ему едва исполнилось семнадцать. Не успел он и двух лет прожить с молодой женой, как был взят в рекруты и попал на Кавказ. Частые войны с горцами до конца выбили из него деревенскую лень и спокойствие. Потом он служил в Польше, где не раз влюблялся в красивых, белокурых полячек, а в последние годы воевал с турками на Балканах за свободу и независимость Болгарии. За храбрость и мужество, проявленные на Шипке, он был награжден орденом Георгия Победоносца, который прикрепил к его мундиру сам генерал Скобелев. После ранения Петр был отправлен в Россию и получил отставку. К тому времени его религиозное мировоззрение крепко пошатнулось. Он перестал доверять свои душевные тайны Господу Богу, а обратил внимание на служителей Меркурия, которым была доступна любая власть, и у которых всегда имелись при себе тугие кошельки со звонкими империалами. И Петр решил разбогатеть, стать купцом.

Это решение у него созрело в Константинополе. Огромные корабли пришвартовывались к причалам Золотого Рога. По трапам медленно и чинно спускались важные господа во фраках и туниках, в цилиндрах и фесках. Ветер дальних морей будоражил воображение Петра. Там, на берегах Босфора, экзотика таинственного Востока экономически переплеталась с развитой промышленностью Запада. Шумел многоязыкий константинопольский базар. В этом городе-мегаполисе все продавалось, и все покупалось: пряности Зондских островов и индийский чай, плоды стран тропической Африки и арабские скакуны, средиземноморские лимоны и турецкий табак, изюм и дамасский булат с золотой чеканкой, китайский шелк и севрский фарфор, русские самовары и немецкие швейные машинки, швейцарские часы и английские булавки. Франки и фунты стерлингов, лиры и песо, рубли и динары, марки и доллары перемешались в международном обмене. Под бирюзовым фракийским небом ярко отсвечивали купола минаретов и мавзолеев. С наступлением сумерек базар пустел. Громко звучал из-под небес протяжный голос муэдзина, призывавший правоверных к вечернему намазу. А утром все повторялось.

Петр понимал, что его ожидала трудная борьба за лучшее будущее. Он готовился к этой борьбе, но нужно было выждать свое время. И Петр выжидал.

Отставке из армии он обрадовался, но на родину вернулся с тяжелым чувством. Тогда ему было чуть больше 40 лет. Первая жена умерла. Его древний отец велел жениться во второй раз. Петру пришлось подчиниться. Надо было с чего-то начинать новую жизнь.

Странности в доме обнаружились в первые дни.

Как-то раз Петр проснулся ночью в холодном поту. Его охватил непонятный страх. Страх исходил от темных окон, за которыми шумел ветер, царапавший ветками берез крышу дома. Страх крался к нему из глухого запечья. Рядом дрожала жена. На полатях не могла заснуть старая теща и шепотом читала в потемках душеспасительную молитву. Отчетливо слышал Петр, как в подполье кто-то тяжело вздохнул, заскрипело творило голбца, и горницу обдало запахом подземелья, а потом тоненько зазвенел колокольчик. У Петра на затылке волосы поднялись дыбом. Всхлипывая, заплакала жена. Петр соскочил с кровати и зажег свечу у иконостаса. В полумраке он увидел когтистую волосатую лапу, утягивавшуюся обратно в голбец, и медленно закрывавшееся само по себе творило подполья. После этого громко затрещал угол дома, и жутко прокричал неведомо откуда взявшийся филин.

С этой ночи Петр заскучал, стал посещать церковь, но странные явления на этом не прекратились.

Однажды после утреннего чаепития теща прилегла и незаметно задремала. Постепенно сон разморил старуху. Теще стало жарко. Хотела она убрать с себя одеяло, но не смогла поднять ни руки, ни ноги. Что-то тяжелое навалилось на живот и сдавило грудь. Старуха задохлась, взопрела, решила крикнуть, но не хватило сил. Каким-то чудом она высвободила одну руку и хвать ею поверх одеяла. Огромное волосатое чудовище лежало на ней. С испугу старуха ахнула и, собрав последние силы, сбросила чудовище на пол. Выбежав на улицу, теща подняла вой. Сбежались бабы, мужики.

— Домовой вас не любит! — толковали одни соседки.
— В доме завелась нечистая сила! — вторили другие и с опаской посматривали на Скородумову избу.

А весной нагрянула смерть. Скоропостижно скончалась Петрова теща. Утром она была еще здорова и проворна, а ночью пришли бабы-обмывальщицы и переодели ее во все чистое, погребальное.

А случилось это так.

Прошлая осень выдалась урожайной. Уродились хлеба. Много собрал Скородумов картошки и капусты. Жить стало легче и веселее. Появились деньги. Погреб не вместил всего урожая, и хозяин решил вырыть яму на огороде у амбара и там сохранить избытки овощей до будущей весны. Так и сделал. Пока стояли теплые дни, Петр открывал яму и проветривал ее. Потом участились заморозки, стал пролетать снег. Хозяин застелил деревянный настил соломой, а сверху насыпал земли.

В тот вечер Петр не смог найти барана. Овцы весь день паслись тут же на огороде или на горе у леса, а баран вдруг таинственно исчез. Поискал его Петр в сумерках, порасспрашивал соседей, но баран так и не нашелся. «Неужели волки задрали?» — подумал Петр.

Потеря вскоре забылась, а весной она дала о себе знать в столь трагической развязке.

Прошла зима. Отшумели метели. Сошел последний снег. Ярко засветило солнце, припекая землю. Кончилась распутица. Просохли дороги. Наступило время весенних ярмарок. Избытки зерна и картошки Петр решил продать на базаре.

Хозяин и бабы вышли в огород, раскопали яму. Первой в проем решетки опустилась теща. В полумраке она на ощупь проверила картошку. Клубни оказались сухими и непорчеными. И тут началось... Как-то неожиданно для себя теща уперлась локтем во что-то мягкое, теплое, а потом кто-то нежно облизал пальцы на руке и слабо чихнул. Тещу сковал страх, от испуга задрожало сердце, и старуха громко взвыла. Из ямы понеслись нечленораздельные вопли, стоны, плач. Петр с женой вытащили старуху наверх и увели в дом.

Пришла знахарка, отварила траву и дала выпить. Старуха успокоилась, но к вечеру на нее навалилась жара, по телу поползла красная сыпь. Теща металась, бредила, говорила о какой-то нечистой силе, которая преследовала ее. Потом она замолчала, как будто задремала, а к ночи тихо преставилась.

В непредвиденной суете Петру некогда было выяснять причину тещиного переполоха. Тогда в яму добровольно спустился сосед Иван, которого разжигало неудержимое любопытство. Он не верил в чудеса, никогда не ходил в церковь и не носил нательного креста. На картофельной куче он обнаружил прошлогоднего пропавшего барана — виновника неожиданного шума. А баран-то был маленький, худощавенький, весь оброс, даже глаз не видно, живот утянуло — хоть иголкой насквозь протыкай. А живой, только ногами еле-еле перебирал. Считай, всю зиму там просидел, картошку да капусту глодал, а ничего не пил. Видимо, где-то небольшая отдушина осталась, вот он и не задохнулся. Не догадался Петр осенью заглянуть в проем решетки, а баран-то оказался там. Залез капусту поглодать да так и остался в ней на целых полгода.

Иван долго хохотал, сидя над бараном. Даже соседские мужики стали неодобрительно поглядывать на него. Потом Иван отнес барашка в свой дом, остриг, посадил в темный угол, чтобы животное не ослепло, немножко покормил и попоил. Неделю Иван кормил его впроголодь, чтобы баран не объелся. Барашек быстро поправился, постепенно привык к свету и через две недели уже пасся с Петровыми овцами.

А осенью умерла жена Петра — Пелагея. Поистине, место оказалось богом забытое. Вскоре сгорел дом. Не одно несчастье, так другое.

Пролетело короткое бабье лето. Потухла на солнце нежная серебристая паутинка. Прокурлыкали в небе печальные странники-журавли. Ветер срывал с деревьев последние листья. Установились холодные утренники. Иногда по ночам сыпалась снежная крупа. Рано приходил с пастбища полуголодный скот.

Перед покровом Петр съездил на покос и привез сено. Из ворот встречать его вышла Пелагея. Петр въехал во двор. При повороте угол воза задел за столб, и большой пласт сена упал на скамеечку, стоявшую у палисадника, на которой летом по вечерам отдыхали бабы, пряли шерсть и рассказывали деревенские новости. Пелагея наклонилась и хотела убрать сено. Что-то больно кольнуло ее выше запястья и зашуршало в душистой сухой траве. Боль распространилась по руке. Пелагея громко заплакала, опустив голову. Сквозь слезы она увидела, как из сена показалась змея и поползла в палисадник.

— Что случилось? — закричал со двора Петр.
— Змея! — еле выдавила из себя Пелагея и здоровой рукой указала на нее.

Петр схватил вилы и хотел проткнуть ее, но не успел. Огромная серая гадюка, извиваясь, успела втянуться в подпольную отдушину.

Рука быстро опухала. Пелагею бросало то в жар, то в холод. Подоспевшая знахарка перетянула запястье шелковой нитью, но опухание не остановилось и поднялось выше локтя. Пальцы стали синеть. На другой день началась гангрена, или, как говорили раньше, «антонов огонь». Никакие средства знахарки не помогли. Через три дня Пелагея скончалась.

Вскоре после похорон Петр справил по жене поминальный обед. Ночью после девятин он проснулся от удушья. Горели стены. Лопались стекла. Ядовитый дым расползался по горнице. Едва успел Петр выпрыгнуть в окно, как рухнули стропилы, взметнув в звездное небо столб раскаленных искр. Напрасно мужики и бабы тушили огонь. Дом сгорел дотла.

Долго еще потом судачили в деревне о причине пожара. Одни говорили, что огонь начался с угла дома, под который бабы высыпали горячие угли и золу, когда готовили обед по покойной Пелагее. Другие, более фанатичные, утверждали, что искры пожара были занесены в подполье змеей, от которой умерла Скородумова жена.

Петр снова остался один. Несчастье расстроило его, но не сломило. Оно дало ему свободу. Его уже больше ничто не удерживало в Александровке.

Прожив несколько дней у отца, он решил уйти в Воскресенский монастырь, который стоял на речке Иструти, перезимовать там, обдумать план дальнейших действий и, если удастся, обокрасть монастырскую казну.

Мечты о лучшей жизни не покидали его. Даже во сне он видел огромные базары, красномордых, толстозадых купцов, пачки пухлых червонцев, кабаки, веселые компании подвыпивших молодцов в окружении смуглых цыган, искрометные, зажигательные танцы.

А пока дорога вела его в монастырь.

История Воскресенского монастыря уходит в далекое прошлое. Теперь на его месте построены жилые дома поселка инвалидов, а в бывшем соборе разместилась столовая. Мощные стены нижних этажей выдержали все неистовства непогоды и до сих пор остались прочными.

Монахи — народ практичный. Они не любили, когда посторонние вникали в их тайны. Не нравились им чужие догляды и пристальные взгляды. Местом своей обители они выбрали глухой угол, где и поныне редко бывают заезжие люди. Местность там лесная, горная, расположенная вдали от больших дорог, на берегу чистой речки Иструти, в двух километрах от ее впадения в реку Ай и у самого подножья голубого Чулкова хребта.

В 60-х годах прошлого века на другом, правом, берегу Ая на месте одинокой лачуги башкира-рыбака поселились выходцы с Вятки и основали деревню Александровку. Новоселы занялись хлебопашеством, а монахи остались верны служению Господу Богу. Старожилы поговаривали, что редко кто чужой заглядывал в монастырские вотчины, а если кто и шлялся по горам, то это народ нечистый, блудный.

Монахи жили в кельях. Помногу и подолгу молились. Молились и в заутреннюю, и в вечернюю, стоя на коленях перед образами, неистово крестились и механически, как заводные, отбивали земные поклоны. С их лбов не сходили шишки и ссадины. В глубоком молитвенном рвении и экстазе монахи, как юродивые и прокаженные, запрокидывали головы к небесам, закатывали глаза так, что они чуть не выплывали из орбит, исступленно бубнили и выкрикивали псалмы с пеной у рта, как у загнанных коней. Чадно дымили восковые свечи. С почерневших икон на них взирали бесстрастные лики апостолов-великомучеников и Иисуса Христа.

Монастырь рос, строился. Был заложен пруд, позднее его обнесли деревьями и кустарниками. Перед приходом Петра в монастыре жили около пятидесяти монахов, а рядом расселилась слобода, в которой ютились наемные крестьяне. Крестьяне раскорчевывали и распахивали новые участки монастырских земель, сеяли хлеба, сажали овощи, а излишки земель брали в аренду. Так из служителей Христа монахи превратились в господ. Бог есть Бог, а доход — дело тоже не лишнее.

Негласно, но давно отреклись святые отцы от умерщвления плоти и чистых постов, не тяготила их и мирская суета. Молитва — туман. А барыши да блуд Бог прощал. Располнели монахи, залоснились лица, разбежался по их толстым щечкам красный румянец. Что ни осень, то для них золотое дно: арендная плата за землю, дары прихожан, доходная торговля. Весело по округе испускали малиновый звон соборные колокола, приглашавшие прихожан на молитву в церковные праздники и в престольные дни. Монастырская ограда наводнялась богомольцами окрестных деревень. Слышался звон монет, разносился сладкий запах приношений. Подвыпившие торговцы зерном вели оживленные переговоры с духовной верхушкой. Одних прихожан тянули сюда чистосердечные раскаяния в содеянном, других — почитание Христа и очищение от грехов, а лукавых краснощеких молодух — тайный соблазн с красивыми молодыми монахами. Последние блудными масляными глазами ощупывали приглянувшихся им девиц. И монахи грешили. Христос ведь тоже не гнушался блуда. Частенько слобожане находили у плотины завернутые в тряпье трупики утопленных младенцев — плодов тайной любви со святыми отцами. В народе шли нехорошие разговоры. Монахов проклинали и называли заглазно «долгоподолыми жеребцами», но побаивались их.

Но надежды на монастырскую казну оказались напрасными. Божьи хоромы были вовсе не тихим омутом, в чем Петр скоро убедился.

Петр дождался весны, когда теплое солнце растопило снег на скалах и крышах, когда почернели дороги, появились проталины, и на вербное воскресенье покинул монастырь. Его путь лежал в Айлино к попу Андрею, с которым он договорился о найме к нему в работники.

У попа Андрея Петр прожил три года. Мог бы он прожить у него и всю оставшуюся жизнь, но тайные желания и мечты не давали ему покоя.

Хотя поп Андрей был крутой нравом, но вполне терпимым человеком. Любил он крепко выпить и похлебосолить. Дворовые работники знали эту слабость и использовали промашки попа в своих целях. Они ленились, пьянствовали. Поп видел это, грозил навести порядок, но дальше угроз дело не шло. Любил батюшка людей истинно православных, но фанатично не терпел староверов. Нередко с глубокого похмелья он яростно размахивал кадилом на церковной паперти и клеймил позором старообрядцев, уличая их в расколе и вероотступничестве, а по вечерам заставлял рыжего конюха Иону натравливать из-под воротни своего пса Беркута на проходивших мимо его дома староверов. Те матерно ругались и стращали попа Божьей карой, а батюшка, довольный, только надсадно хохотал, сидя у открытого окна, да потягивал самогон.

Поселился Петр у отца Андрея в старой бане, приспособленной под жилье. Он чистил лошадей, гонял их на водопой, в ночной выпас, подметал дворы и помещения для скота. Пользуясь недосмотром батюшки, он стал куда-то отлучаться по ночам и подолгу пропадать.

Однажды деревня была взбудоражена новостью, до той поры дерзкой и неслыханной. С рассвета на кладбище заграяли вороны. Мужики заметили, что они клевали какие-то кости и гнилое мясо. Пришли на кладбище и обомлели. Богатая могила недавно похороненного купца Кичигина была раскопана. Развороченный гроб валялся тут же на поверхности земли. Были повреждены и вскрыты некоторые другие склепы, а также могилы зажиточных мещан. Деревня зароптала. Стали искать преступников, но не нашли. Решили по ночам сторожить на кладбище. Но неожиданно один старичок скоропостижно умер от разрыва сердца прямо у кладбищенской ограды, а остальные мужики в страхе разбежались по домам. Это еще больше напугало верующих. Кто-то из сторожей шепотом разгласил, что по всем ночам возле потревоженных могил метались тени мертвецов, одетых в белые саваны, и проклинали земных грешников. Позднее хищения из могил изредка наблюдались, но уже никто больше не ловил ночных грабителей.

После кладбищенских происшествий в деревне началось новое поветрие — стали теряться лошади. Некоторых потом находили в Ягуновой и Мухаметовой у башкир. Тырнаклинские башкиры хитрили, покрывали воров, ссылались на привычную увертку — купили, мол, лошадей у проезжавших мимо цыган. Им, конечно, не верили. Тогда айлинские мужики стали по ночам охранять табуны. Однажды Петра чуть не схватили на месте преступления, но он сумел ускользнуть. К счастью, было темно, и конокрада не опознали.

Вскоре Петр перенес свою деятельность на церковь. Он сдружился со сторожем Игнашкой, проворным, но хромым стариком. Игнашка после вечерней молитвы тушил свечи, подметал полы, охранял самую Воскресенскую церковь и казну. Одновременно он выполнял должность пожарника. По ночам старик неоднократно поднимался на колокольню и оглядывал всю видимую округу — не появился ли где подозрительный дымок или не заполыхал «красный петушок». После завершения своих дворовых работ Петр стал околачиваться возле Игнашки. Зачастил он на утренние богослужения, стал помогать попу: то одно подносил, то другое подавал батюшке. А цепкий глаз хватался за ключи. И однажды Петр сумел снять слепки с ключей от казны на восковой пластине. Теперь он опять не спал по ночам — усердно работал напильником по металлу. А когда ключи были готовы, Петр опробовал их. Пока Игнашка топтался на колокольне, высматривая мнимые и возможные пожары, новенькие ключи четко звякнули в замочной скважине. Плавно отворилась дверь, за которой хранилась церковная казна. Также четко сработал ключ от сейфа. Петр заглянул внутрь и осмотрел содержимое. От увиденного даже оторопел. Сотенные ассигнации лежали пухлыми аккуратными пачками. Блестело золото и серебро. Стогообразой грудой возвышалась несчитанная медная монета. Не поддавшись соблазну, Петр быстро закрыл замки и удалился в темный коридор церкви.

Когда все было проверено, Петр стал выжидать удобный момент для осуществления, намеченного плана. Мог он это сделать и в любое другое время, но боялся подозрения. Нужно было устранить и эту опасность.

Случай выпал на Троицу. Умерла зажиточная купчиха Анисья Привалова. Гроб с телом покойной был установлен в Вознесенской церкви и водружен на высокий катафалк. Батюшка с вечера отпевал знатную особу. Заполночь он утомился и удалился отдохнуть домой на часок-другой. Покинули церковь и родственники усопшей, а также айлинские богомолки и нищие.

Игнашка с Петром закрылись в Божьем храме и потушили свечи, оставив лишь горящими у изголовья купчихи. Воцарился покой. Старый Игнашка, кряхтя и бормоча под нос молитву, взобрался по крутой лестнице на колокольню и стал оглядывать погруженную в темноту деревню. Петр уже был готов к действию. Заранее он привязал толстую веревку к перилам звонницы и опустил ее конец к подножью старых тополей. Мешок с лямками лежал в углу за массивной иконой Спаса. Петр, не мешкая, проник в казну, наполнил мешок ассигнациями, золотом и закрыл дверь на замок. Поклажу он решил спрятать под лестницей, которая вела прямо на колокольню.

С замиранием сердца он вошел в мрачный зал. Пахло ладаном и воском. Черные, призрачные тени бродили по еле различимым ликам святых. В пустоте отпечатывались шаги. Наверху заскрипели рассохшиеся ступеньки деревянной лестницы, а потом послышался хриплый кашель сторожа. Надо было спешить. И Петр с тяжелым мешком заторопился к лестнице, но в полумраке неосторожно зацепил угол катафалка. Произошло непредвиденное. Страшный грохот прокатился по пустому залу. Гроб упал на каменный пол, и купчиха вместе со стружками вывалилась из него. Петр бросил мешок, поднял купчиху на руки и утащил в темный угол за икону Спаса. А когда Игнашка зашаркал ногами по ступенькам лестницы в проеме купола, он поставил на место гроб и быстро улегся в нем, на ходу укрывшись саваном.

Шум в церкви встревожил Игнашку. Обеспокоенный, он подошел к катафалку, заметил рассыпанную на полу стружку и свисавшие из гроба края савана. Сторож осветил лицо покойницы и обомлел. Перед ним лежала не купчиха Анисья Привалова, а... Петр Скородумов.

Из-под нахмуренного века Петр разглядел низко нависшую над его подбородком седую бороду Игнашки. Как на грех, у него запершило в носу, и он громко чихнул прямо в рот старику.

Игнашка истошно икнул, взвыл дьявольским криком и бросился к лестнице, но по пути запнулся за брошенный Петром мешок и упал. Звякнуло рассыпавшееся по полу золото. Игнашка взвыл еще громче. Потухла свеча. Старик поднялся, но в темноте побежал наугад и попал в алтарь. Сторож сообразил тут же запереть дверь на внутренний засов.

Петр высунулся из гроба и понял, что дело приняло слишком опасный ход. Не раздумывая, он выпрыгнул из смертного ложа и бросился на колокольню. Скородумов быстро спустился по веревке на землю. Около разлапистой вековой ели он забрался на каменную ограду, перелез через кованую железную решетку и оказался на улице.

В это время тишину лунной ночи разбудил колокольный звон и крик:

— Люди!.. Люди!.. Ловите вора!..

Оказавшись в безопасности, изумленный Игнашка догадался обо всем, но сильно трусил выходить из алтаря, как бы в темноте Скородумов не стукнул его из-за угла. Но вскоре страх стал постепенно отступать, он осторожно приоткрыл дверь, прислушался. Было совершенно тихо. Не шмыгали даже церковные крысы и не стрекотали ночные сверчки. И хромой сторож поспешил наверх.

Очутившись за церковной оградой, Петр окончательно осознал, что счастье изменило ему. Плохо, что его уличил Игнашка.

«Надо бежать! Куда? — подумал Скородумов. — К башкирам-тырнаклинцам!» — тут же созрело решение, и Петр вышел на большую трактовую дорогу.

К нему присоединилась Ласка, его дворовая собачка, и, обрадованная встречей с хозяином, завиляла хвостом. Петр пересек площадь, обошел стороной лавки купцов Кичигиных и, стараясь быть никем незамеченным, появился на окраине села. Дорога указывала ему направление к башкирским деревням.

Батюшка в этот час тоже не спал и опять собирался на отпевание. Звон колокола насторожил его. Он допил бокал самогона и стал одевать ризу. В дверях показалась рыжая борода конюха Ионы, а из-за его спины высовывалось перепуганное лицо Игнашки.

— Ты что шарлатанишь по ночам? — рявкнул на сторожа поп. Игнашка вынырнул из-за Ионы и повалился в ноги попу.
— Беда, батюшка!.. — запричитал сторож.
— А что от тебя так дурно пахнет? — и батюшка сердито завертел носом.
— С перепугу, святой отец.

На полу, вслед за Игнашкой, тянулась дорожка неопределенного цвета вонючей жидкости.

— Что стряслось? Пожар?
— Хуже, батюшка. Казну обокрали...
— Иисусе Христе! Кто нагрешил? — перекрестился поп.
— Петька Скородумов...
— Нечистая плоть!.. Сукин сын!.. Разбойничья харя!.. — взъерошился поп. — Объясни же толком, хромой ирод!

Игнашка, заикаясь, рассказал:

— Иона! Запрягай лошадь. Где Беркут? Поймать мошенника! Вскоре из поповского двора вылетела запряженная качалка. Иона подкатил к церковной ограде и выпустил Беркута.
— Ищи след! — приказал батюшка и бросил собаке Петров картуз.

Умная собака сразу поняла команду и побежала по назначению. След знакомого человека не взволновал Беркута, и он лениво затрусил по нему. А когда батюшка понужнул собаку плеткой, Беркут ощерился и стрелой понесся вперед. За ним с разлохмаченной бородой мчался поп Андрей, а позади бежали дворовые с кольями и веревками.

Оказавшись на полях, Петр пошел по трактовой дороге. Светила луна. К обочинам тракта подступала рожь и тихо покачивалась при слабом ветерке. Удалившись от деревни на версту, Петр услыхал шум погони, крики и пьяный рев попа. Справа показались березовые рощицы на Широкой поляне, и Петр решил свернуть к ним. Рожь поглотила его, но бежать стало труднее.

Вскоре их догнал Беркут. Ласка и Беркут обрадовались встрече. Собаки разыгрались, стали прыгать и валяться в густой ниве. Но для Петра их встреча означала большую беду. Он понял, что на след вывел Беркут.

«В яму! Только в ней можно спастись!» — сообразил Скородумов и еще быстрее побежал к березняку.

Чем же привлекла Скородумова Широкая поляна?

Дело в том, что на ней располагались многочисленные провальные ямы, в которых можно было легко спрятаться от преследования. К одной из таинственных ям Петр и стремился теперь. Об этом карстовом провале он узнал еще два года тому назад. Яма была особенная, не похожая на другие. Однажды Скородумов, обкашивая кусты, увидел, что из травы выскочил заяц и заметался по поляне. Ласка стала гоняться за ним. Зайцу некуда было спрятаться, и он нырнул в провал. Исчезла за ним и Ласка. Прошел день, но собака не появилась. Только на исходе второй ночи она прибежала в деревню и, голодная, заскулила у двери каморки. Петр впустил ее. Ласка явилась мокрая, грязная, худая, растрепанная, поцарапанная. Хозяин накормил беглянку, и она проспала целые сутки.

Петр заинтересовался, что же случилось с Лаской. Ничего существенного он не выяснил, но для себя сделал открытие. С зажженной свечей он заглянул в провал. В глубь земли уходил узкий лаз, из которого тянуло холодом. Сгорбившись, Петр прошел несколько сажен и чуть не упал. Кругом был лед, а дальше простирался темный коридор. Петр приспособил ледяной погреб для хранения продуктов, чтобы они не портились в тепле. Весной и осенью на полях трудились поповские работники, так как земли вокруг березовых рощ Широкой поляны принадлежали батюшке. Осенью здесь круглосуточно цепами молотили хлеба. Работники жили в балаганах. Ужинали и завтракали при свете лучины и свечей.

Петр подбежал к провалу и остановился. Беркут и Ласка легли возле его ног. Собаки тяжело дышали, высунув языки. Но вот шум и крики погони послышались совсем рядом во ржи, и сивая голова поповской кобылы показалась на меже. Бежать дальше было некуда, и Петр проворно втянулся в щель. Мокрые камни охладили ладони и пальцы рук. Зашуршала сыпучая щебенка, а потом ноги заскользили по льду. Полная темнота поглотила Петра. Теперь не стало видно даже неярких предрассветных звезд. Подземелье встретило Скородумова зимней стужей. Но он оказался не один. Ласка последовала за хозяином и тихо заскулила, будто тоскуя по потерянному утру и бескрайнему полю зеленой ржи.

Беркут остался лежать на краю провала. Поп велел остановить лошадь и сошел на землю. От злости он пнул собаку. Пес жалобно завыл, вытянув морду в сторону поблекшей луны. Подбежали запыхавшиеся дворовые работники. Поп приказал осветить провал. Вход в подземелье уходил узкой продолговатой щелью. Батюшка так и не сумел втиснуться в дыру.

— Закопать вора! — приказал поп.

Рыжий конюх первый столкнул с кромки провала крупный булыжник. Камень покатился вниз, увлекая за собой другие, более мелкие камни, и заклинил отверстие. Потом долго бросали булыжники, щебенку, комья земли, глины, сухой валежник, пока вход в подземелье не был плотно закупорен.

Пешие работники устало поплелись вслед за удалившимся экипажем.

Петр слышал, как замуровывали провал. Сознание собственного бессилия и безвыходности положения стали угнетать его. Подземелье отныне становилось его могилой. Нащупав в кармане коробок, он зажег спичку. Слабый огонек отодвинул темноту. Петр осмотрелся. Поповский склад был совсем рядом. Кроме двух коробков спичек и пучка свеч, он больше в нем не нашел ничего. Старые припасы лежали в корзине. Скородумов зажег свечу и огляделся по сторонам. Его окружали ледяные стены и коридор, уходивший вглубь земли. Лед и иней придавали пещере сказочный вид, но эта сказочность действовала угнетающе и зримо напоминала о неминуемой, близкой смерти. Петр задумался. Он не ощущал холода, но постепенно могильная стужа дала о себе знать. И только тут пленник почувствовал, что Ласка настойчиво лизала его руки, тихонько покусывала пальцы, тянула за штаны и подол рубахи. Догорела свеча. Петр зажег другую. Собака продолжала скулить, призывая его идти куда-то вперед, в темную гущу обледенелых скал, которые расступались при неровном свете восковых свеч. Потом лед остался, посади. Стало теплее. Ласка обнюхивала гальки и шагала вперед, чуть повизгивая, обходя валуны и глыбовые завалы. Петр следовал за ней, не думая ни о чем, надеясь на чутье своей четвероногой проводницы. Коридоры неизвестного лабиринта сменялись один за другим. Часто по дну сочилась вода, мешали глыбовые нагромождения, но верная собака подсказывала выход или обход. Менялись свечи. В разные стороны расходились многочисленные ответвления и галереи, но Ласка своим визгом и уверенными шагами все дальше уводила своего хозяина в глубины земли. Шли часы, тянулись версты, а скользкий, тяжелый каменистый путь продолжался. Петру казалось, что никогда не будет конца этим черным известняковым скалам, веками и тысячелетиями, размываемыми водой, исполинским гирляндам белых и прозрачных сталактитов, свисавших с потолков и наклонных сводов. Кончился запас свечей. Петр устал. Ноги еле двигались. Хотелось кушать, спать, но Ласка своим повизгиванием звала его все дальше в другие мрачные подземелья, конца которым не предвиделось.

Потом началась вода. С правой стороны ревел мощный водопад. Петр поднял высоко над головой свечу, но она слабо осветила грандиозное зрелище. Водопад низвергался откуда-то с потолка. У его ног ворочались комья клубящейся пены, лопались пузыри. Вода глушила все остальные звуки. Не зная, что делать дальше, Петр стоял, как парализованный, пораженный этим невероятным явлением природы. Ласка бегала вокруг него, скулила, лизала руки, а потом, видимо, не вытерпела и больно хватила Петра за ногу. Затем она запрыгнула на большой камень у подножья пенящегося водопада и стала звать хозяина к себе. Почти в полной темноте, среди хаоса брызг Петр последовал за собакой. Потом перебрались на второй камень, третий, четвертый... Но собака не успокаивалась...

Догорала последняя свеча. Впереди их ожидали сплошной мрак и вода. Петр с трудом поднялся на огромную плиту среди бушующего моря воды. Ласка уже поджидала его на этой площадке. Собака вся промокла, сильно дрожала, но не скулила, а только слабо коснулась кончиком языка его шеи, как-то по-человечески заглянула Петру в глаза и тихо вздохнула. Это был их привал перед стартом, о котором Скородумов не имел никакого представления. Через несколько минут собака поднялась, стряхнула с себя воду, обдав хозяина холодными брызгами, и громко залаяла, повернув морду в сторону уносившегося потока. Петр очнулся, поняв, что Ласка звала его к чему-то новому, неизведанному.

Напоследок Ласка крепко рванула Петра за штаны, уронила в воду и потянула за собой. Вода, камни и вечный мрак слились воедино. Собаку и человека подхватила водная стихия. Мощный поток понес их в неизвестность. Шумела вода, огибая невидимые берега. Ноги и руки ударялись об острые и тупые камни, причиняя боль и ранения. Участились водовороты. Петра вертело, как пробку. Только изредка он ощущал, что собака рядом. Иногда она цеплялась за его одежду, а при очередном погружении отпускала.

Потом Петр почувствовал падение, запах холодных брызг, а после этого глубокое погружение в воду. Еле вынырнув, он почувствовал облегчение, а затем все тот же убыстряющийся, могучий водный поток увлек его в неведомом направлении. Вода, мрак, грохот, пустота слились для Петра в одно неделимое понятие. Не было рядом Ласки, не было больше надежды на спасение. Поток все дальше уносил его по каменному подземному тоннелю. Пенилась вода, попадая в глаза и рот. Отказывали руки. Хотелось нырнуть и сдаться стихии, не думать больше ни о чем и ни о чем не жалеть. Потом последовал сильный толчок в спину и голову. Едва Петр успел глотнуть воздух, как очутился в тугой струе потока. Предсмертно забилось сердце. Неожиданно тяжесть спала, и Петра поволокло куда-то вверх. Он открыл глаза и где-то высоко над головой заметил слабое сияние, сначала показавшееся ему призраком. Но свет становился все сильнее. Петру не хватало воздуха. Последним усилием воли он напряг свои ослабшие мускулы и выскочил к этому загадочному светилу.

Воздух! Это действительно были воздух и луна.

Совсем рядом Петр почувствовал слабый толчок и скользкое тело собаки. Это всплыла Ласка. Петр обтер ладонью лицо, глаза и выплюнул изо рта воду. На небе ярко сияло ночное «солнце». Только теперь он разглядел излучину реки, скалы, черемуховые берега. Скородумов узнал Курью.

Слабым течением их сносило к перекату. Где-то у болота трещали коростели. Природа наслаждалась миром и покоем. От радости Петр громко крикнул. Тихо отозвалась обессилевшая Ласка. Многократно откликнулись высокие скалы. В кустах захлопал крыльями филин и стал кружить над рекой. В его клюве блестела серебристая рыбка. Петр как-то сразу почувствовал страшный голод и тошноту, подступившую к горлу. Его прибило к массивному камню-падуну, выступавшему из воды возле правого берега Ая. Тут же, за частоколом сосен, просматривалась высокая, растрескавшаяся известняковая скала, которую местные жители называют Коровой. Скородумов забрался на гладкую плиту, помог подняться Ласке, и они улеглись на жесткой, плоской площадке. Теплая ночь и смертельная усталость мгновенно разморили Петра. Он сразу уснул. Спал долго, пока жаркое солнце, бившее своими лучами прямо в лицо, не разбудило его.

Через два дня Скородумов появился в Саткинском заводе. Похудевший, ослабший, в рваной одежде, он пришел в заводоуправление и попросился на работу. Надо было хоть как-то обеспечить себя пищей и жильем на первое время.

— У тебя есть лошадь? — спросил его помощник управляющего заводом.
— Нет, — ответил Петр.
— Значит, безлошадный. Это хуже. Тех, у кого есть лошади, мы ставим на вывоз древесного угля с зюраткульских и калагазинских печей. Они неплохо зарабатывают за сезон. К нам многие приезжают на заработки.
— Мне подойдет любая работа.
— А не пойдешь ли ты в углежоги? Это тоже на Зюраткуле. Но работа тяжелая, тоже сезонная. Питание обеспечивается заводом и старшим лесничим Руновичем. В углежогах мы нуждаемся, так как мужики не хотят долго жить в отрыве от хозяйства и семьи.
— Я согласен.
— Тогда вот моя записка Руновичу. Как раз завтра он выедет по назначению и довезет вас до озера.

Узкий серпантин дороги нырял в тесные коридоры хвойной тайги. Сосны и лиственницы высоко взметнули в небо свои игольчатые кроны. В лесу было влажно. Пахло прелой хвоей, ягодами и грибами. Резко менялись пейзажи. Дорога выходила то на открытые террасы с монолитными скалами, увенчанными останцами, то спускалась в глубокие долины, тонущие в уремных ольшаниках, обвитых хмелем, — уральскими лианами, то начинался затяжной подъем с частыми замысловатыми поворотами среди вывороченных бурями деревьев и густого подлеска. Красоты природы, чистота горного воздуха, прозрачность вод стремительных ручьев и речек успокоительно подействовала на Скородумова и вернули ему доброе настроение.

Поддерживал хорошую, доброжелательную атмосферу и Франц Рунович — лесничий, пожилой поляк, соратник Костюшко по национальному восстанию. В те далекие годы, когда Рунович был молодым студентом и учился в университете, он вместе с другими патриотами поднял знамя свободы за независимость Польши, против царского режима. Но вместо желанной свободы он получил кандалы и казематские «департаменты», а потом «билет» на Урал. Рунович страстно полюбил природу этого горного края и теперь, когда нашел в Скородумове любознательного слушателя, с удовольствием делился впечатлениями и своими познаниями об этом замечательном уголке Южного Урала.

Позади осталась Черная речка. Прошло еще несколько часов утомительного пути, и вот дорога устремилась к облакам. Все вокруг утонуло в темно-хвойных джунглях.

— Смотри, Скородумов, сейчас снова покажется Зюраткуль-ский хребет, — увлеченно говорил Рунович. — Какая величественная, красивая гора! Видишь на ее вершине огромные скалы? Их в заводе зовут Медведями. А ближе — коническая, как вулкан. Голая сопка. На ней совсем нет леса. А какие каменные реки текут с гор! Когда-то с вершин хребтов сползали ледники. Это они принесли в долины многотонные кварцитовые плиты.

После крутого подъема дорога пошла на некоторое снижение. Путешественники приблизились к озеру. Далеко на северо-востоке дыбился темно-зеленый хребет Уреньги. Позади остались зубцы Москаля, а прямо перед глазами упирались в небо еще более величественные громады Лукаша и Нургуша. Над высокогорьем повисли облака. Некоторые вершины скрывались в тумане, будто завернулись в сырую, белую вату.

Чем ближе к озеру, тем труднее становилась дорога. Частые ручьи и топи мешали быстрой езде. Иногда попадались зыбкие торфяники. Лошади потели, уставали. На каждой версте делали роздых.

— А ты знаешь. Скородумов, почему озеро называется Зюраткулем? Конечно, знаешь. Я интересовался. Башкиры и татары толмачат его как «Могильное озеро». Может быть, и верно. Ведь оно расположено, как в могиле, в окружении этих высоких гололобых гор, — не уставая, говорил словоохотливый поляк.

Вот и само озеро. Оно распростерлось у их ног. Свинцово-серые волны катились на берег. Горы и темнохвойный лес в сочетании с огромной чашей озерной глади дополнили величественную картину, написанную самой матушкой-природой.

Поздно вечером Франц Рунович и Скородумов прибыли в Малый кыл, где курились угольные печи. Рунович определил Скородумова в «десятку» — бригаду углежогов. Он выдал Петру рабочую одежду и поставил на казенный паек. Так Скородумов, избежав смерти, появился в глухой зюраткульской тайге вместе со своей спутницей Лаской.

Работа была трудоемкая, каторжная, но Петр не роптал и вскоре ужился с углежогами, которые оказались простыми, добродушными мужиками. Нужда заставляла их идти на эту адскую принудиловку. Им приходилось подолгу жить вдали от жен, детей, но хорошие заработки сулили безбедную зиму. Можно было обзавестись скотом, лошадьми. Углежоги жили в балаганах, спали на медвежьих и лосиных шкурах. Мясо не выводилось. В этих местах повсюду бродили косолапые Михаилы Ивановичи. Много водилось лосей, косуль, других животных и пернатой дичи. Охоться — не ленись. Захочешь отведать свежей рыбы — рядом озеро, речка Малый кыл. Лови, сколько угодно. Тут и щука, и окунь, и лещ, и налим.

Тяжелая работа не изнурила Петра. Он поправился, повеселел, сбрил бороду и сразу стал выглядеть моложе, свежее. Углежоги жили дружно, не скандалили, работали без принуждения и понукания. По вечерам все собирались у костра, варили ужин, ходили на рыбалку или охотились. А когда ложились спать, сколько было разговоров!.. Один рассказывал забавный случай из своей жизни, другой про заводского приказчика, а третий — побывальщину. И шатался от неудержимого хохота ветхий балаган. Даже Ласка просыпалась, выскакивала наружу, лаяла неизвестно на кого и опять укладывалась на шкуры у ног хозяина. Петр тоже рассказывал о себе, о былых военных сражениях на Кавказе, походах в Туретчину и на Балканы. С интересом слушали его мужики. Много таинственного было в жизни их нового товарища. Иногда случались и курьезы. По ночам возле куреня появлялись лешие — огромные, страшные, волосатые человекоподобные дьяволы. Они бродили около балагана и в предрассветной тишине пугали углежогов жуткими, пронзительными криками. Однажды Ласка чуть не угодила им на завтрак, если бы не успела заскочить в избушку.

На Зюраткуле Петр узнал от углежогов о богатом златоустовском золотопромышленнике Максимилиане Дюгейте, о его поездках по закупке лошадей в оренбургские и киркиз-кайсацкие степи. Дюгейт закупал у казахских баев степных скакунов и перепродавал их на конные и горные заводы, а также в кавалерию. В отменных лошадях царская армия постоянно нуждалась. Россия вела многочисленные войны на Кавказе, на западной границе, в это время шло покорение Туркестана и Восточного Казахстана. Дюгейт каждый год вербовал погонщиков, которые сопровождали косяки скакунов по ранее назначенным адресам. И Петр решил наняться на службу к именитому купцу. Вольная жизнь больше подходила его натуре.

Осенью, когда по Малому кылу пошла шуга, Петр распрощался с гостеприимным Зюраткулем и вернулся в Сатку. Получив расчет у Руновича, он завел себе приличный костюм. В новом одеянии Скородумов и явился в Златоусте к Дюгейту.

Оглядев статную фигуру и вполне барский обряд, Дюгейт остался доволен наружностью Петра. Впечатление он произвел вполне благоприятное. В Скородумове Дюгейту понравились рассудительность, покладистость, ум. Хозяин определил Петра хозяйственным управителем при конторе и богатом доме.

Возраст Максимилиана Дюгейта приближался к 50 годам. Он был почти ровесник Скородумова. Без малого всю жизнь он прожил в Златоусте в старинном особняке на Немецкой улице. Дедушка и отец тоже многие годы жили на Урале. По семейному обычаю, все Дюгейты были горными инженерами, а вот на Максимилиане эта традиция оборвалась. Он решил стать предпринимателем. После гимназии Дюгейт поступил в коммерческое училище, а по его окончании попал в Челябинск. При довольно таинственных обстоятельствах он быстро разбогател и увлекся торговлей с восточными странами, а потом перешел на торговлю скотом и лошадьми. Дюгейт имел торговые конторы в Челябинске и Троицке, Оренбурге и Кустанае, и даже в Казани, но местом постоянного жительства выбрал Златоуст, к которому привык. К тому же. Златоуст занимал удобное положение. Он стоял на большой дороге между Сибирью, казахскими степями, Волгой и Центральной Россией.

К зиме в главной конторе Дюгейта наступало затишье. Торговые операции прекращались. Заключались новые сделки. Переговоры велись тихо, мирно, а заканчивались бурными пирушками и пышными приемами. Любил Дюгейт угощать на славу чиновников, купцов, дельцов и близких друзей, от которых получал солидные барыши. Весело он жил в то время. Дом гремел музыкой. Рекой лилось вино. Сам Дюгейт тоже выезжал в свет на сытых мекленбургских лошадях крупной масти, запряженных в нарядный экипаж. Иногда, устав от попоек, он на два, а то и на три месяца отправлялся за границу или в башкирские вотчины к своему другу Василию Яковлеву, крупному торговцу зерном, владельцу многих мукомолен и пивоваренных заводов. Их дружба началась несколько лет тому назад при довольно невыгодных для Василия обстоятельствах. Если Дюгейту к приходу Скородумова было около 50 лет, то Яковлеву не исполнилось и тридцати. А знакомство произошло так.

Яковлеву было 23 года, когда он получил наследство от отца, мелкого купца, едва сводившего концы с концами. Василию явно не хватало средств, известности и простора деятельности. Он их искал. И нашел. Вскоре Василий разбогател так, что его конкуренты от зависти и удивления пораскрывали рты. От успехов у молодого купца закружилась голова. Молодость звала его на подвиги, и Василий отправился смотреть белый свет.

Случай свел Яковлева с Дюгейтом в Монако, в маленьком княжестве-государстве на юге Франции. Лазурный берег, прекрасный климат, красоты теплого Средиземноморья притягивали к себе со всего света аристократов и банкиров, купцов и крупных дельцов. Но больше всего их привлекало казино «Монте-Карло», игра в рулетку. За один день здесь становились миллионерами и нищими. В казино постоянно бушевали золотые «грозы» и гремели выстрелы. Чаще всего обанкротившиеся игроки кончали жизнь самоубийством. Высокие титулы не решали судеб — золото считалось мерилом достатка и признания. Нет денег — нечего делать в казино «Монте-Карло». Прожигатели жизни постоянно наводняли Монако, но редко кто уезжал с почетом. Чаще всего на каменных плитах казино оставались капли крови. Золото ранило смертельно. Золото «расстреливало» человеческое достоинство и честь. Расстреливало без музыки, не на полях сражений.

В тот памятный день Максимилиан Дюгейт прибыл в казино позднее обычного. Утреннее купание в море и прогулки несколько задержали его. Настроение было отличное. Избранное общество уже собралось. Галантные французы и развязные американцы, темпераментные итальянцы и учтиво-холодные англичане сидели за столиками или наблюдали за игроками. Некоторые господа медленно прогуливались чуть поодаль. Как обычно, кипели страсти. За одним из столиков Дюгейт заметил молодого, красивого брюнета, который играл с бароном фон Саксеном. Игра явно клонилась не в пользу нового посетителя казино. Молодой брюнет нервничал, а потом шепотом выругался. По языку Дюгейт понял, что он был русским. Барон играл невозмутимо. Его выигрыш быстро вырастал в крупную пачку банкнот. Русский все больше волновался и допускал одну ошибку за другой. Лицо Саксена расплылось в широкой холеной улыбке. Теперь он доигрывал снисходительно, с немецкой беспощадностью. Русский терялся. Он повышал ставки, но и это не помогало. Денег больше не осталось, и русский признал свое поражение.

Банкротство так напугало Василия, что он не знал даже, чем расплатиться за номер в гостинице. Все было проиграно, а деньги были нужны еще и на дорогу в Россию.

Через некоторое время ему доложили, что с ним желает встретиться неизвестный господин. Махнув рукой, Василий разрешил войти.

— Здравствуйте, господин Яковлев! — по-французски поздоровался Дюгейт и, сняв цилиндр, бесцеремонно устроился в кресле.
— Здравствуйте, месье! — тоже по-французски ответил Василий и в нерешительности остановился посередине номера.
— Я — русский, — продолжал гость, усаживаясь поудобнее. — Меня зовут Максимилиан Матвеевич Дюгейт. Пусть вас не смущает мое французское имя. Мой дед и отец всю жизнь прожили в России. Только более дальние предки были выходцами из франкоязычных стран. Но я считаю себя вполне русским, так как моя бабушка и мать были чистокровными русскими. Этот же язык я признаю родным.
— Очень приятно, господин Дюгейт! Чем я могу вам быть полезен?
— Я возвращаюсь в Россию, ищу попутчика в дорогу. Не желаете ли вы разделить со мной компанию?
— Но я банкрот. У меня нет денег.
— Знаю. Я видел вашу неудачную игру и хочу помочь. Мой совет — надо обыграть барона. Вы молоды и при том еще мой соотечественник. Я обязан вам оказать помощь. Согласны ли вы, принять ее от меня? Успех я обеспечу. Я хорошо знаю рулетку. Есть у меня и свой секрет. Вы выйдите из игры толстосумом.
— Но как его обыграть?
— Мой друг, это уже моя забота. Я вам когда-нибудь все объясню. Главное — надо играть с бароном. Фон Саксена я не терплю за его высокомерие к нам, славянам. Я постоянно бываю в «Монте-Карло» и жду, когда найдется делец, который надует его. До разрыва печенки хочется увидеть его околпаченным, а потом хохотать, хохотать так, чтобы окончательно сбить с него спесь, заставить его бессильно страдать, мучиться. Нужно унизить его, поставить в глупое положение, выбить из седла. Я не хочу знать, что обо мне подумают важные вельможи и финансисты. Деньгами я вас обеспечу.
— Я согласен, господин Дюгейт.
— Вот и по рукам, молодой друг. Поверь, в твоих руках козыри. Только приведи себя в порядок. Будь собранным, никаких волнений. А фон Саксен будет на месте. Он завсегдатай казино. До минуты пунктуален.

Утром Яковлев и Дюгейт были в казино.

Барон фон Саксен явился минута в минуту. Игроки, как бы нехотя, прогуливались по холлу и неторопливо рассаживались за столы. Зазвенело золото.

Яковлев подошел к барону и предложил партию. Барон несколько удивился, но дал согласие.

Озера | Топонимия | Пещеры | Легенды | Музеи | Краеведение | Фильмы | Фотогалерея | ООПТ | Гербы | Сказки

 

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика Яндекс цитирования