Лугининские миллионы.
Легенда о пугачевском кладе имела широкое хождение среди саткинских жителей еще лет 50 — 60 тому назад, но в связи с бурными событиями последних десятилетий в истории нашего народа и с общественным переустройством постепенно забывалась, и теперь мало что известно о подлинных событиях того далекого от нас времени и действительном месте нахождения клада. Да и те из древних стариков, которые слышали эту легенду, рассказывали ее в разных вариантах.
Дело в том, что из прямых свидетелей захоронения лугининского клада после Пугачевского восстания никого не осталось в живых. Сам же заводчик Л. И. Лугинин стал реже появляться в Саткинском заводе. И не из-за боязни народного гнева, а по более важным причинам. К тому времени лугининская империя разрослась по обе стороны Уральского хребта, добавилось много неотложных дел, которые требовали решений в присутствии самого хозяина. Коммерческие заботы не давали покоя новоявленному владыке южно-уральских гор. Перфилий Шарабанов, помощник Л. И. Лугинина по канцелярским делам, исчез вместе с хозяином перед приходом атамана И. С. Кузнецова в Саткинский завод, и его дальнейшая судьба осталась неизвестной. Остальные же участники захоронения клада погибли. Знала о кладе только Василиса Власьевна Шарабанова, бабушка Перфилия. Перед приходом Е. И. Пугачева она и разнесла по заводу эту весть, но где искать его, толком никто не знал. Старая Шарабаниха слышала от Перфилия, что сокровища замурованы в одной из пещер на Лунной реке (реке Ай), но отыскать нужную пещеру — все равно, что найти иголку в стоге сена. Так разговорами дело и закрылось.
Правда, много позднее саткинские мужички искали клады в других местах и, по-видимому, не без оснований, но все их попытки не приносили успехов. Старые люди помнили, что в Карагайской пещере были вырыты ниши и ямы, сделаны какие-то подкопы. В 1897 году от взрывов при строительстве железнодорожной ветки Бердяуш — Бакал потолки пещеры обрушились, и вход для кладоискателей был закрыт. Но неуемные искатели счастья еще долго бродили по Пьяной горе. Там тоже была пещера. Остатки ее были заметны при прокладке газопровода. Но и она погибла.
Сопоставляя различные предания о лугининском захоронении, можно предположить, что история вокруг клада развивалась примерно так.
Саткинский завод основал барон А. С. Строганов. В первые годы он и владел им. Но барон на заводе появлялся редко, и им управлял старший приказчик Степан Моисеев, поселившийся в просторном особняке, в котором всеми хозяйственными вопросами ведала приказчикова приживалка Василиса Власьевна Шарабанова, по прозвищу Шарабаниха. Здесь же располагалась канцелярия завода и кутузка. В подвалах строгановского дома свирепо наказывали работных людишек за неповиновение и леность.
За дюжее проворство и крутой нрав Моисеев по достоинству оценил старания Шарабанихи и полностью доверил ей хозяйство по дому. Шарабаниха была одинока. Родственники у нее примерли. Единственным и последним из них оказался Перфишка, которого она любила за такой же, как и у нее, бойкий характер.
Вскоре после основания завода на площади напротив строгановского особняка отстроили деревянную Троицкую церковь, и в доме Моисеева появился поп Фотий. Поп быстро сошелся характером с Моисеевым, и они стали друзьями. Бессемейный Фотий сразу же после утреннего богослужения заявлялся к приказчику и по целому дню околачивался в его доме. Частым гостем здесь был и молодой кунгурский купец Кондратий Ермолаевич Ширинкин. Втроем они закрывались в приказчиковом кабинете и спозаранку принимались винокурить. Но у Моисеева было много дел и на заводе, и в канцелярии, поэтому он первым покидал компанию. Следом за ним убегал в лавку Кондратий Ширинкин. Оставшись не у дел, попик начинал скучать. И тут на выручку к нему приходил Шарабанихин внук Перфишка. Сначала шутя, попик начал учить его грамоте. Но Перфишка оказался толковым, любопытным, и вскоре поп стал всерьез учить его многому тому, что он знал сам. Перфишка решительно понравился Фотию, и он привязался к нему, как к сыну. А потом поп совсем перекочевал в дом приказчика. Шарабанихе расположение Фотия к внуку пришлось по душе, и она не мешала их дружбе.
В 1769 году в доме произошли перемены, которые сильно напугали Шарабаниху. Но все обошлось хорошо. Завод перешел в собственность нового хозяина — заводчика Ларивона Ивановича Лугинина, который купил его за дорогую тогда цену — 204 тысячи рублей. В то же время им был приобретен Златоустовский (Косотурский) завод, но последний был ничтожно мал по сравнению с Саткинским, и Лугинин поселился в строгановском особняке, хотя главная канцелярия его владений находилась в Косо-турье, которой управлял главный приказчик Федот Ахматов. В Златоусте же расквартировался казачий полк.
Внешне в доме все осталось на прежнем месте. Только Моисеев переселился на другую квартиру да Фотия ограничили в почете, меньше стало попадать крепкого зелья. Зато повезло Перфилию. К тому времени он стал высоким, красивым юношей да еще вполне грамотным по сравнению с мастеровыми или работными людишками. Лугинин быстро обратил на него свое пристальное внимание и определил парня на службу при заводской канцелярии. Нередко хозяин вместе с Перфилием выезжал на другие заводы.
С приходом Лугинина в подвалах дома началась перестройка. Подземелья расширяли, устанавливали мощные сейфы. В народе поговаривали, что под покровом глубокой тайны закованные в кандалы разноплеменные невольники рыли подземные ходы. Шел слушок, что Лугинин грабил на Миассе-речке и Киолиме золотишко и драгоценные камешки, которые затем прятал в тайных подвалах. Там же он жестоко расправлялся с непослушными. Людей цепями приковывали к каменным плитам, жгли раскаленным железом, вырывали языки. Пылали адские печи. По ночам из глухих подвалов доносились слезные вопли и предсмертные стоны. Вместе с болью и кровью рождались лугининские миллионы. Ропот недовольства рос на заводе.
Глухой ночью летом 1772 года около Троицкой церкви проскакал на взмыленном коне всадник и повернул к дому Лугинина. Как только железные ворота каменной ограды захлопнулись, всадник проворно выпрыгнул из седла и потребовал немедленно доложить о своем приезде хозяину. В темном коридоре вспыхнули свечи, закачались тени. Незнакомец прошел прямо в спальню. Ночной гость и хозяин около часа беседовали шепотом. Также незаметно всадник исчез.
А через два дня весь дом был поставлен на дыбы. У входа в подземелье была выставлена стража. Всех дворовых вместе с прислугой и Шарабанихой загнали на верхний этаж и заперли в темный чулан.
Под вечер из Златоуста прибыл отряд с шайкой подозрительных людей. Среди этой разношерстной команды выделялся высокий полный немец Флемминг в кавалергардском мундире. Он лающим голосом приказал внести в подвал какие-то свертки и оставить их там. Когда Шарабанов зашел в подземелье, то чуть не пришел в замешательство. Массивные железные сейфы были раскрыты, на полу валялись драгоценные камни, украшения, золотые вещи. Люди поспешно ссыпали драгоценности в кожаные мешки, таскали их во двор и вьючили ими лошадей. В углу подвала стоял Лугинин в походной одежде и о чем-то беседовал с худощавым седым человеком. Незнакомец колючим взглядом показывал Лугинину на старого башкира в лисьем малахае, поправлявшего в этот момент пояс и колчан. Ему, по-видимому, отводилась какая-то особая роль. Рядом переминался с ноги на ногу низенький башкирский князек Муртазабий и согласно кивал головой.
Кто этот человек? Никак палач-доминиканец! Что ему здесь нужно? — с тревогой подумал Перфилий, а когда палач прострелил его испытывающим взглядом, Шарабанову стало не по себе.
Лугинин что-то сказал доминиканцу, и тот успокоился.
Проводник — догадался Шарабанов.
Старый батыр тем временем забился в другой угол подземелья и, сидя по мусульманскому обычаю на каменном полу, молился святому Аллаху.
Когда сборы были закончены, все спешились во дворе. Флемминг приказал всем сесть на коней. Навьюченных лошадей окружила стража. Вперед выехали Флемминг, батыр-проводник и Муртаза-бий. Лугинин, Шарабанов и палач-доминиканец оказались замыкающими. Двигались молча. Караван миновал Троицкую церковь, спустился по откосу на Луговую улицу и спешно двинулся к притесу и мосту через реку Сатку. (Позднее этот мост назвали Ветлужским). Впереди всадников бежали заводские охранники и освобождали дорогу. Они расталкивали любопытных. Одних награждали зуботычиной, других — оплеухой, кое-кого — нагайкой вдоль спины, а ротозеев просто сталкивали в грязную, вонючую придорожную канаву. Потом караван поднялся в гору и углубился в лес. Из изб выбегали люди и удивлялись, глядя им вслед:
— Куда их понесло на ночь в такую глухомань?!
И, не получив ответа, пожимали плечами.
До речки Карги двигались по рудовозной дороге. После железного рудника дорога перешла в тропу, и вскоре начался нехоженый лес. Мощные стволы сосен обступили отряд, нередко путь перегораживали буреломные завалы, за одежду цеплялся колючий шиповник, лица царапали ветки берез и лиственниц. А еще дальше открывались крутые овраги, болота, мочажины, горные перевалы, подъемы, спуски, каменные россыпи и труднопроходимое разнолесье.
Незаметно наступили сумерки, а за ними и полная темнота. Лугинин приказал остановиться. Люди разожгли костры и улеглись на влажную землю. А как только восток озарился ярким светом, снова все были подняты на ноги, и густой урман опять окружил отряд. Только к полудню лес расступился, и всадники выехали на крутой берег реки.
— Слава аллаху! Эй-идель! (Лунная река!) — произнес башкир-проводник и первым сошел с коня.
За ним последовали остальные.
— Это Шайтан-таш (Чертов камень). Здесь пещера, — сказал проводник подошедшим Лугинину и Флеммингу и показал на массивные скалы, отвесно поднявшиеся от самого берега.
К ним подошли стражники с факелами. Башкир первый спустился в скальное ущелье и вывел их на узкую каменную галерею. Шли тихо, осторожно. Глубоко внизу на бурных перекатах и сливах шумел, плескался полноводный Ай. На другом берегу зеленела непроходимая тайга.
Галерея окончилась, и путешественники вышли на просторную площадку перед входом в пещеру. В глубь скалы уходило черное полукруглое отверстие. Потянуло холодом и подземной сыростью.
При свете зажженных факелов спутники Лугинина углубились в «вертеп». Их поглотили темные известняковые стены, блестевшие от капель воды. Под ногами мешались булыжники, к обуви липла глина. Местами попадались лужи-озерца. За поворотом перешли ручей. С потолков свисали белоснежные сосульки «текучего камня», и, как фарфоровые изваяния, поднимались сталактитовые колонны с желтовато-волнистой бахромой. Пещера принимала сказочный вид, но Лугинину было не до красоты. Он торопил проводника. Пройдя еще метров 300 — 400, башкир показал глубокую нишу в дальнем углу просторного грота. Лугинин проверил место и остался доволен.
После выхода из пещеры Лугинин приказал приступить к операции. Без лишней суеты и шума драгоценности были погребены под землей.
Когда снова все оказались наверху, доминиканец долго о чем-то шептался с Лугининым. К ним подошел Муртаза-бий. Палач, сверкая глазами, прошипел:
— Убрать иноверца! — и указал на проводника.
Муртаза-бий вытащил из-под полы кафтана кривой нож и одним взмахом всадил его в горло соплеменника.
— Алла! — простонал старый батыр и, захлебнувшись собственной кровью, повалился к ногам князя.
Операция была закончена. Отряд скрылся в лесу.
Утром в заводе начались волнения. Исчезновение Лугинина и его шайки только подлило масла в огонь. Взбунтовавшаяся толпа ворвалась в господский дом и учинила погром. В залах были разбиты статуи, поломана мебель, побиты стекла и дорогие зеркала, сброшены картины, истоптаны и изорваны книги и канцелярские бумаги. Чиновники, служащие, охрана вместе с приказчиком Степаном Моисеевым попрятались. Когда в подвалах обнаружили опустошенные сейфы и три изуродованных трупа, возмущению толпы не было предела. Бунтовщики поймали пьяненького попа Фотия и выволокли на площадь. Сюда же привели на веревке насмерть перепуганную Шарабаниху. Попа, как «компанейщикова заплечника», тут же вздернули на суку высокой лиственницы, а Шарабанихе оголили заднее место и отстегали при всем честном народе конской уздечкой.
После этого толпа окружила дом купца Кондратия Ширинкина и ворвалась в лавку. Купец задним ходом выскочил во двор и хотел перемахнуть ограду, но, услышав за стеной крики возмущения и топот, бросился к собачьей конуре и сумел протиснуться в нее только до пояса. Встретив отчаянное сопротивление пса, Ширинкин со страху искусал собаку, выбросил ее из конуры, и, порвав на себе штаны, сам залез в нее. Когда бунтовщики появились во дворе, то по нему бегала лишь перепуганная собака и при этом дико выла. След Ширинкина пропал. Он чудом спасся. Работные люди разграбили лавку и подожгли ее. В заводе начались пожары.
А вечером того же дня Лугинин с отрядом вернулся в Сатку.
В доме он застал полный разгром. По просторным залам среди битого стекла и поломанной мебели бегала голодная господская собачка с обрывком серебряной цепочки на шее. Ветер выдувал из разбитых окон клочки мятой бумаги. В одной из комнат хозяин обнаружил избитую Шарабаниху. Она лежала на старой уцелевшей софе. Из ее уст Лугинин узнал о случившемся.
Нужно было уезжать.
Но время ушло.
Появление в заводе подлой шайки вызвало новый взрыв народного гнева. Вскоре заводские бунтовщики появились у каменной ограды господского дома. Предвидя опасность, Лугинин приказал Муртазебию прикрыть отступление, а Флеммингу, палачу-доминиканцу и Шарабанову быть готовыми к прорыву. Едва четверка всадников вырвалась из засады, толпа мятежников бросилась к железным воротам и заклинила отряд Муртазы-бия во дворе. Началась резня.
Однако и беглецам не всем повезло. Едва Флемминг оказался за оградой, лошадь под ним неожиданно споткнулась и резко припала на передние ноги. Потеряв равновесие, немец вывалился из седла и опрокинулся прямо на булыжную мостовую. Не успел он приподняться, как острое лезвие ножа полосонуло его горло.
А во дворе продолжалась драка. Звон металла смешался с ржанием лошадей, ревом, стонами, глухими ударами и выстрелами. Люди и кони сгрудились в одну кучу. Храбро сражался Муртаза-бий, но и он вскоре оказался на каменной брусчатке под конскими подковами и человеческими трупами, залитыми кровью. Разъяренная толпа неудержимо давила в ворота, и через несколько минут люди Муртазы-бия были перебиты.
Убитых бунтовщиков на телегах развезли по домам. Для притеснителей не нашлось места и на кладбище. Не стали поганить ими землю. Мертвецов на веревках развесили по обе стороны Ветлужского моста, приспособив перила под виселицы. Над водой закачались трупы. Никто не плакал, никто не сожалел, глядя на это чудовищное зрелище. Такого приговора они заслужили.
Утром следующего дня в заводе появилось множество ворон. К обеду стал распространяться трупный запах. Черное воронье устроило пир. Птицы выклевывали глаза, насыщались человеческим мозгом и мясом. Они громко каркали и проворно кружили над мостом. Им никто не мешал.
А еще через сутки с бунтом было покончено. Прибывший из Златоуста казачий отряд жестоко усмирил работных людишек.
Тело Фотия было снято с лиственницы и предано земле на Гологорском кладбище. С почестями похоронили Флемминга, Муртазу-бия и всех людей из отряда Лугинина. Рядом с лиственницей и Троицкой церковью на площади установили новые виселицы. Закачались свежие человеческие тела. Опять повторился вороний пир.
На заводе установился непрочный мир. Как будто все определилось и осталось на своих местах. Лугининское хозяйство приводилось в порядок. Ширинкин отстроил новую лавку.
Старая Шарабаниха воспрянула духом. Она и не предполагала, что недавние события на заводе — это только начало большой бури и что беды еще все впереди. Коросты с ее тела сошли, и прошедшие передряги уже не казались такими трагическими и печальными.
Правда, судьба Перфилия ее сильно беспокоила. Его тесная связь с Лугининым и палачом-доминиканцем пугала Шарабаниху, но теперь, когда установилось спокойствие, она решила укрепить его семейное и служебное положение. «Все утрясется, все забудется, надо только женить его», — успокаивала она себя. Но сначала старуха решила узнать тайну ночного отъезда Лугинина с ее внуком, и куда уплыли «компанейщиковы денежки».
Как ни вертелся Перфилий, Шарабаниха выпытала главное — золото захоронено в пещере на реке Ай (Лунной реке). Во время ее вопросов и его ответов она не раз падала в обморок, потом снова приходила в чувство. И все же дело довела до конца — Шарабаниха выяснила, что размеры спрятанных сокровищ чудовищно огромны. «Женить! Только женить!» — окончательно утвердилась она в первоначальном решении и отправилась в разведку.
Чтобы не огорчить Перфилия, Шарабаниха решила женить его на дочери небогатого служащего Ераста Евдокимова. «Все не так будет бросаться в глаза. А остальное утрясется», — рассудила она.
Выбор пал не случайно. Шарабаниха не раз замечала, что Перфилий обращал серьезное внимание на эту миловидную девушку. Во время церковных богослужений, когда в храме от тесноты сгущался мрак, богомольцы опускались на колени и совершали земные поклоны, Перфилий тайком тискал крутые бока Евдокимовой дочки. Девушка украдкой прыскала, будто плакала от радости общения с богом, прятала лицо в платок и весело вертела толстыми бедрами.
Перфилию шел двадцатый год, когда он обвенчался с Софьей. Лугинин отнесся к этому акту вполне положительно, вдвое увеличил жалованье и за свой счет устроил свадьбу.
Прошел год. Наступило лето 1773 года.
Брак не принес Перфилию счастья. Софья оказалось капризной женой. К тому же, видов на беременность не было. Эти обстоятельства сильно огорчали Василису Власьевну. Свою тревогу она перенесла и на внука.
Однажды, возвращаясь с охоты, Перфилий забрел на гору, которую теперь именуют Пьяной. У кромки небольшой доломитовой скалы он случайно заметил вход в пещеру и решил осмотреть ее. Надрав бересты, Перфилий смастерил факел и углубился в подземелье.
Коридор был узкий, но высокий, а затем он перешел в просторный полукруглый грот. По стенам запрыгали тени. Силуэт с поднятой рукой вырос до невероятных размеров. В мертвой тишине отчетливо слышались стуки одиночных капель. Шарабанов медленно брел вдоль стены и при неровном свете потрескивавшего факела с интересом разглядывал причудливые узоры искрящихся натеков, трубки и сосульки прозрачных и белоснежных сталактитов.
Запнувшись о камень, он не удержался и упал, чуть не погасив факел. Когда поднялся, то увидел, что стоял на краю ямы. Осветив провал, Перфилий чуть не вскрикнул от неожиданности — в боковой нише ямы был прислонен к камням кованный железом сундук. Крышка сундука была неплотно закрыта.
Перфилий ощутил страх. Страх исходил из полуоткрытого сундука, из темных углов пещеры. Превозмогая самого себя, он все же поднял крышку. И тут неведомый жар сковал волю Перфилия. От увиденного он оцепенел. С внутренней стороны крышки на него смотрело иконописное лицо Иисуса Христа, а под ним ярко переливалась золотая статуэтка какого-то бусурманского божества. Сотни различных огней бросали вызов Перфилию, будто сотни змей вонзали в него свои ядовитые жала. Таинственными всполохами переливались прозрачные, как родниковая вода, алмазы, волшебным, радужным сиянием горели аквамарины, бериллы, малахиты, александриты, голубого и винного цветов топазы, будто вырезанные ножом и аккуратно отполированные кроваво-красные рубины. Бриллианты, жемчужные ожерелья, золотые и серебряные слитки, красивейшие дорогие подвески, кулоны, колье, браслеты, камеи... Не пустячные, не мишурные безделушки... Кто их замуровал в сырую пещеру?.. Они вывели Перфилия из равновесия, заставили лихорадочно биться его сердце, жгли огнем его душу.
«Золотой дьявол! Зачем ты завел меня сюда?» — успел подумать Перфилий и забылся, едва не потеряв сознание.
Не запомнил Шарабанов, сколько прошло часов, только очнулся он от холода и от чьего-то далекого, будто из иного мира, голоса:
— Здравствуйте, господин Шарабанов!
Чуть в стороне горели два ярких факела. Их держали вооруженные стражники, а в центре проступала знакомая фигура палача-доминиканца.
— Здравствуйте, пан Игнаций!
— Что изволите здесь делать?
— Ищу счастье...
Последними усилиями воли, шатаясь от усталости и подступившей тошноты. Шарабанов закрыл сундук и поднялся. Кружилась голова, пересохло во рту, хотелось пить, но воды рядом не было. Тяжелая тоска молотом давила его грудь. Перфилию хотелось упасть на холодные, мокрые камни пещеры и никогда больше не подниматься, не видеть этот жадный, несправедливый и двуликий мир.
— Счастье надо искать на небе, — сухо, бесстрастно изрек доминиканец, и они отошли от сундука.
Помнил ли Перфилий, о чем он говорил с паном Игнацием? Едва ли. Только выйдя из пещеры, он смог вырваться из объятий тяжелого душевного плена.
Приближалась осень 1773 года.
На заводе чуть не открыто поговаривали о Пугачеве. Чувствовали радостный подъем. Осмелели башкиры. По окрестностям Сатки рыскали их вооруженные дружинники, на окраинах завода появлялись пикеты, наведывались патрули. Для Лугинина опять наступили беспокойные времена. Приказчики доносили, что какие-то пришлые черные людишки зачитывали и распространяли крамольные «царские манифесты», прославляли «царя-надежу Петра Федоровича Третьего».
Как-то вечером Лугинин приказал Шарабанову срочно явиться.к нему в кабинет. Там он застал обеспокоенного палача-доминиканца и тоже взволнованного заводчика.
«Триумвират» приступил к обсуждению. Лугинин выложил все сразу:
— Поступили сообщения, что в сторону Саткинского завода направляется «вор». Над моими золотыми запасами нависла угроза расхищения, хотя они спрятаны в надежных местах. Места расположения известны только нам троим да еще нескольким не вполне верным людям. Скоро их не станет. Про Чертов камень не знает никто, но и он может быть подвержен опасности. Пану Игнацию дорогу туда не найти. Он — человек нездешний. Пещеру нужно закрыть. Можешь это сделать. Шарабанов?
— Да.
— С тобой поедет один человек. Прямо сейчас. Уже все готово. Прошу тебя привезти обратно мой любимый бриллиант. Я тебе полностью доверяю.
В помощники Шарабанову назначили молодого башкира Файзуллу. В сумерках всадники и пара навьюченных лошадей исчезли в лесу.
Шарабанов и Файзулла прибыли к пещере на другой день. Пока Файзулла разгружал лошадей и готовил обед, Перфилий сходил в пещеру, выбрал место для устройства завала, а потом они перенесли порох. Когда все было готово, Перфилий и Файзулла отошли на галерею в безопасное место и укрылись под сводами скал.
У кромки воды по галечниковой отмели медленно ехали три башкирских всадника. Они лениво, однообразно покачивались в седлах и монотонно пели.
Раздался мощный взрыв. Пещера извергла гигантское облако черного порохового дыма и град камней.
Башкиры остановились и стали смотреть вверх. Увидев дым и надвигавшийся камнепад, они испуганно закричали:
— Алла! Шайтанташ сердится!.. — и бросились вверх по откосу на береговую террасу.
Скакавшего позади юного всадника лошадь выбила из седла и наступила копытом на грудь. При падении с откоса он сломал себе шею и разбил голову. Помутившимся взором он увидел лавину камней и кувыркавшееся в воздухе тело Файзуллы.
Башкиры скрылись в зеленом урмане. На берегу Ая среди обломков известняка остались два изуродованных, окровавленных трупа. Наступило затишье. Почуяв добычу, громко закаркали вороны.
Когда облако рассеялось, на месте входа в пещеру образовался бесформенный глыбовый завал. Оставшись один, Перфилий перекрестился. Дело было сделано. Его преступление скрыл густой лес.
На другой день любимый бриллиант лежал на ладони Лугинина.
б декабря остановился Саткинский завод. Утром началось волнение. Вооружившись чем попало, мятежные людишки опять ворвались в лугининский дом.
Услышав треск дверной железной решетки, пальбу из ружей, крики, звоны колоколов, Лугинин стащил с постели сонного Шарабанова, и они скрылись в подземелье. По-бабьи завыла Софья. В доме послышались оханья, вопли, визги, поднялся переполох. Слуги бегали по коридорам и не находили места, куда бы им спрятаться.
Старую Шарабаниху разбудил тот же шум. Почуяв беду, она быстро оделась и бросилась к вестибюлю, но, встретив на пороге горланившую людскую массу, прижалась к стене. Один поток устремился на верхний этаж, другой — в подземелье. Василиса Власьевна хотела сбежать на улицу, но человеческий водоворот завертел, закрутил и увлек ее в подвал, где в это время срывали кованную железом дверь. Неожиданно в подвале раздался глухой взрыв. Люди отпрянули. Но вскоре толпа осмелела, опять яростно взревела и с прежним нахрапом набросилась на дверь. Массивные петли заскрипели и лопнули. Дверь вздрогнула и повалилась. Кто-то бешено заорал, намертво прижатый тяжелым грузом к каменному полу. Давя друг друга, люди ввалились в подземелье, заполненное дымом. Когда дым и пыль рассеялись, бунтовщики увидели, что часть подвала была обрушена, У Шарабанихи отлегло от сердца — заводчик и внук вовремя ушли тайным ходом. Незамеченная никем, она удалилась.
В это пасмурное зимнее утро решилась судьба пана Игнация. Доминиканец немного прихворнул. У него заложило уши. Проснулся он тогда, когда в окнах лугининского дома уже отразились всполохи костров, разожженных на площади, а в раскрытой двери его комнаты показались вооруженные бородатые мужики.
— Пресвятая дева Мария! — воскликнул палач, упал на колени и простер руки к небу.
Его, босого, полуголого, выволокли на заснеженную площадь и тут же вздернули на виселицу рядом с высокоствольной лиственницей.
Так бесславно и трагически оборвалась жизнь этого чужестранного проходимца и авантюриста, жаждавшего легкой наживы на людской крови.
Приказчика Моисеева взяли под стражу, а купец Ширинкин втихомолку отсиделся в лавке.
22 декабря в Сатку вступил отряд пугачевского атамана И. С. Кузнецова. На заводе установилась выборная власть повстанцев.
В мае 1774 года в Сатке проходили необычайные торжества. В этот день ожидался приезд «императора Петра Федоровича Третьего». К его вступлению в завод на площади были приготовлены новые виселицы. Предстоял «государев суд» над зловредными приказчиками, купцами и лиходеями.
Когда кортеж «государя» показался на Луговой улице, работные люди, крестьяне неистово громкими криками приветствовали его появление. Палили из ружей, пушек, звонили в церковные колокола. В новом кафтане, расшитом красными галунами, Пугачев молча кланялся заводскому народу.
Начался суд. Площадь у Троицкой церкви заполнил разношерстный люд. Пугачев в окружении полковников И. Н. Белобородова, И. Н. Грязнова, Ф. Ф. Чумакова, атаманов и сотников восседал в кресле на высоком почетном месте. Судили по всей форме и строгости в присутствии попа-расстриги Евлампия. Сначала вздернули лугининского приказчика Степана Половникова, отличившегося особым зверством. Затем повесили еще нескольких приверженцев заводчика. С. Моисеева за сокрытие «царских манифестов» заперли на замок в лугининских подземельях. Хотели разобраться в степени его вины перед народом и «царем». Но на другой день он сбежал в Златоуст.
Когда к виселице подвели Кондратия Ермолаевича Ширинкина, тот завизжал, как трусливый поросенок, стал упираться, брыкаться, вырываться, слезно просить прощения. Но народ требовал казни. Пугачев кивком головы дал свое согласие. Поп крестным знамением благословил его в «царствие небесное». Два дюжих казака силой надели ему на шею петлю. Люди возликовали. Только пес купца жалобно заскулил у ног хозяина, а когда тело Ширинкина повисло в воздухе, собака завыла. Купец бился, не хотел умирать. Он судорожными движениями пытался вырваться из петли. Но удавка немилосердно давила. Из сжатого горла вырывался хрип. Язык вывалился наружу, и с него закапала кровавая пена. Пес визжал, лаял, подпрыгивал, хватал зубами за голые пятки, как бы желая помочь хозяину. Но от этого Ширинкин еще больше раскачивался. В предсмертных конвульсиях Кондратий Ермолаевич дернулся так проворно, что веревка не выдержала, лопнула, и грузное тело Ширинкина грохнулось на каменный настил. Пес не успел отскочить и тут же испустил дух. Толпа ахнула и шарахнулась от виселицы. Всех обуял ужас. Но купец и его собака были уже мертвыми. Одна старушонка охнула, громко завопила и в истерике закрыла лицо руками. Кто-то из казаков-злодеев матерно выругался. Бабы вразнобой заголосили, запричитали, загалдели и стали разбегаться. Пьяненький поп Евлашка вместо молитвы высказался непечатными словами и невпопад замахал крестом. Подбежав к Ширинкину, он наклонился и затянул вовсе непотребное: «Собаке — собачья смерть!», Но, испугавшись собственного богохульства, так больно прикусил язык, что чуть не лишился его. Видя эту безобразную картину, Пугачев грозно посмотрел на Евлампия. Тот притих.
Старая Шарабаниха тоже присутствовала на суде. Последнее время она жила в большой бедности, зарабатывала на кусок хлеба, как только могла, часто голодала. Она же разнесла слухи по заводскому поселью о лугининском кладе. Об этом стало известно Пугачеву, и он велел после суда и казни допросить Василису Власьевну.
Проворные молодые казаки вытащили Шарабаниху из толпы и привели к «государю-батюшке». Представ перед «царственной персоной», Шарабаниха завыла и упала в ноги «Третьему императору». Старуху подняли и усадили рядом с креслом Пугачева. «Государь» обласкал ее взглядом и вежливо спросил:
— А где же, матушка Василиса Власьевна, компанейщиково добро?
— Не знаю, государь-батюшка, царь-надежа Петр Федорович.
Внук рассказывал, что золото зарыто где-то в пещере на Лунной реке, — и, ободренная его добротой и вниманием, рассказала все, что знала.
— А где же теперь ваш внук?
— Ушел с компанейщиком.
Взор Пугачева посуровел. Старуха снова заплакала. Но лицо «государя» тут же потеплело. Он благословил ее крестным знамением, высыпал в ее ладонь полную горсть золотых монет и велел подарить пуховую козью шаль.
Шарабаниха от радости громко прослезилась, усердно высморкалась, обняла за плечи и крепко поцеловала Емельяна Ивановича в его черную подстриженную бороду. Народ восторженными криками приветствовал великодушный суд.
На этом можно завершить любопытное предание (или историю) о лугининских кладах. После Пугачевского бунта след Перфилия Шарабанова простыл навсегда. Сам Лугинин редко появлялся в Саткинском заводе. А знал правду о своих миллионных кладах только он. Но кто мог осмелиться спросить у заводчика о его же драгоценностях? Таким образом, тайны кладов до сих пор скрыты за семью замками.
Но не будем так категоричны в этом суждении. Кое-что все же угадывается, хотя мгла веков и десятилетий многое утаила от нас.
Саткинские старики поговаривали, что Л. И. Лугинин не забыл свои пещерные клады, и все они вскоре после разгрома восстания были водворены в прежние железные сейфы. Конечно, доказательств у тех стариков не было, а высказывались лишь догадки. Но эти догадки базировались на реальной основе. Прошло всего два-три года после подавления восстания, и Лугинин воздвиг в Саткинском заводе новый каменный Троицкий собор вместо пострадавшей от пожаров деревянной церкви. Храм потряс заводских жителей своим великолепием и внутренним убранством. В Саткинском краеведческом музее имеется фотография этого собора, выполненная в начале нашего века. Внешний вид храма тоже вызывал восхищение. Вот, наверное, на что пошли лугининские миллионы. Можно смело предположить, что средств в строительство храма вложено немало.
Эти предположения подтверждает и «Докладная записка» Шестопалова Мих. Ф. и Мали Эм. И. о поездке с 18 по 23 июня 1925 года по исследованию пещеры в Саткинском заводе, инструктировании саткинской ячейки краеведения и обследовании р. Хуторки, вода которой производит рвоту, хранящаяся в Саткинском краеведческом музее. Вот что в этой «Докладной записке» сказано:
«Собор, построенный Лугининым в 1770 — 1776 годах, имеет весьма интересное прошлое. Собор разделен на два этажа. Нижний был отделан в стиле Людовика 14-го, а верхний — в царствовавший тогда итальянский стиль художниками, выписанными для этой цели. Но общее убранство и красота отделки художников уже потеряли свое начальное величие и в настоящий момент превратились в сборище разнохарактерных церковных убранств. Из наиболее заслуживающих внимания редкостей второго этажа собора можно отметить: 1) две статуи, поднятые к самому потолку, изготовленные итальянскими мастерами по заказу Лугинина. Статуи представляют собой двух женщин. Резано из дерева. Статуи довольно внушительных размеров, высотой, по данным тов. Завоевановой, около 1,9 м, были завезены в Саткин-ский завод через несколько лет после постройки собора. 2) В алтаре хранится полотно кисти, несомненно, итальянских мастеров. На нем изображено во весь рост сидящим на троне одно из лиц божественного состава, окруженное массой летающих ангелов. Работа очень хорошая и заслуживает внимания музея. 3) Евангелие с шикарнейшим давлением по бронзе, пайке — издание конца 18-го века. Характерен как образец древнего искусства. 4) Несколько икон, рельефно изображающих те или иные моменты из жизни богов, отделанные цветными камнями с Урала — работа саткинских мастеров, особенно ценный и богатый материал в отдел народного творчества музея.
На колокольне этого лугининского собора помещаются часы — изобретение одного из саткинских рабочих, а по смерти его находящиеся в бездействии. Механизм часов таков. Подвесные гири приводили в движение целую серию шестеренок, откованных из железа. На валиках этих шестерен помещаются несколько десятков различной длины и ширины зубьев, захватывающих веревки от колоколов, и через каждые 15 минут часы отбивали время. Причем 15-минутный бой производился в один колокол, 0,5-часовой — в другой и часовой — в третий. Механизм весьма сложный и требует больших трудов в разгадке. Не часы эти достойны музея, а музей достоин часов. На это мы обращаем внимание правления ЗООК (Златоустовского общества охраны культуры) и при первой возможности настаиваем на их перенесении в музей к реставрации. Это единственное сохранившееся изобретение рабочих из массы остальных, не принятых правительством и церковью, и потому, естественно, погибших. Кроме того, одно важное обстоятельство может повлиять на дальнейшую судьбу часов. Колокольня 17 сажен в высоту, в настоящее время дала очень сильный наклон при сильных ветрах и звоне в большой колокол. На этой колокольне видна расходящаяся щель. Это говорит за то, что колокольня через известный промежуток времени может окончательно потерять равновесие и упасть. Тогда последнее изобретение рабочих будет обречено на гибель. Во избежание этого мы настаиваем о переведении этих часов в музей».
Краеведческая экспедиция Шестопалова М. Ф. и Мали Э. И. в Саткинский завод была предпринята в 1925 году. В 20-х годах музей в Сатке так и не был создан. В конце 20-х — в 30-х годах начался повальный разгром церквей и других культовых сооружений. Все лугининские и иные реликвии Троицкого собора были преданы «анафеме» или по-просту уничтожены, разграблены, разворованы воинствующими тогда атеистами и местными партийными экстремистами по указке сверху. Из перечисленных сокровищ ровным счетом ничего не уцелело. Старожилы помнили, что некоторые иконы вывозили на лед Саткинского пруда и топили в прорубях, другие — кололи на дрова и сжигали в печах. Собственно, и от самого Троицкого собора почти ничего не осталось — всего-то лишь фундамент да стены нижнего этажа. В первые послевоенные годы верх собора был снят. Тогда 17-саженная наклонившаяся колокольня (по образу и подобию родственница знаменитой Пизанской падающей башни) еще не успела рухнуть. Ее просто столкнули вместе с уникальными часами. Редкое по мастерству изделие саткинских рабочих пошло на свалку, на слом, в металлолом. Сбылись пророческие слова благочестивого протопопа Аввакума «Выпросил у Бога Сатана светлую Русь...» Да, велико разрушительное действие темных сил!.. Позднее на нижнем этаже церкви (точнее здания) разместился кинотеатр имени С. М. Кирова, а еще позднее — городской выставочный зал. По иронии судьбы, в настоящее время сюда переселился Саткинский краеведческий музей, которому, к сожалению, фактически нечего показать из предметов далекой старины, кроме разве что фотографий большевистских погромщиков, местных партийных (КПСС) вождей да кое-каких других малоценных экспонатов. Вот так! Все культурное достояние народа пустили по ветру, все пошло прахом.
Из той же «Докладной записки» нам известно, что «этот знаменитый Лугинин был деспот, которых по тому времени на Руси было очень немного. Он-то и был из числа первых». Но этот деспот подарил Саткинскому заводу (нынешнему городу Сатке) красоту, достойную поклонения. Для какой же цели он тратил свои миллионы? Наверное, ради личного тщеславия, чтобы увековечить свое имя в памяти саткинцев, чтобы отмыть свою черную душу от скверны злодеяний. Но политизированные потомки лугининских рабов (крепостных мужиков) не оценили этот жест раскаяния, не оценили и саму красоту. Они все разрушили. Им новые идеи показались выше культуры. Выходит, что зря Л. И. Лугинин скрывал свои сокровища в пещерах от расхищения во времена Пугачевского бунта, а потом тратил их на возведение храма?.. Вот на этой ноте, пожалуй, и следовало бы закончить изложение саткинских преданий о лугининских миллионах и их бесславном прошлом. Но существуют, оказывается, еще два предания (или невыдуманные истории) о самой Троицкой (Белой) церкви. Их рассказал 88-летний житель города Сатки Елохин Петр Константинович (1904 года рождения), проживающий ныне по улице Куйбышева, дом 5, квартира 9.
В конце 20-х годов П. К. Елохин состоял на службе в саткин-ской милиции. В это же время начался большевистский погром церквей. Белую (Троицкую) церковь в Заводской части Сатки закрыли. Для охраны имущества на нижнем этаже храма установили сторожку, в которой по ночам дежурили милиционеры. Сначала на дежурство поставили двух милиционеров — Елохина и Колесова, которые менялись через сутки. Когда дежурил Елохин, все было спокойно. А вот при Колосове случались чудеса.
Массивная церковная дверь с улицы была обита 20-миллиметровым железом. Однажды ночью в эту дверь кто-то постучал. Колосов с зажженной свечой подошел к двери. В одном месте клепка была выбита, и через круглую щелку милиционер увидел человека (а может быть, привидение), одетого во все белое: Колосов оторопел, но спросил:
— Что вам надо?
Привидение молчало. Тогда Колесов пояснил:
— Церковь закрыта. Она охраняется. Не ведено никого пускать. Отойдите от двери и не стучите.
Белое одеяние заколыхалось, и привидение удалилось за угол церкви, но вскоре опять послышался стук. Через выбитую заклепку Колосов снова увидел то же самое привидение. Так повторилось несколько раз, пока не пришел полный рассвет.
Следующую ночь Елохин отдежурил без происшествий. У Колесова же неприятности начались с прихода того же назойливого привидения. Его посещения изрядно напугали милиционера. Он не вытерпел, поднялся на колокольню и стал звонить в большой колокол.
Тут же возник серьезный переполох, началась паника. По тревоге верхом на конях с завода прискакала милиция, примчались пожарники с бочками, насосами и шлангами. Вскоре появился запыхавшийся начальник милиции Васька Замятин. Он учинил Колесову строгий допрос. Тот рассказал все, как было, но Замятин ему не поверил и пришел к выводу, что Колесову все это померещилось по причине перепоя. Постовой же милиционер клялся, что не брал ни единой капли вина в рот и вообще был непьющим. Но ночную тревогу начальник все же взял на заметку и после случившегося поставил на дежурство сразу трех милиционеров. Чуть позднее Колосов получил от Замятина хороший нагоняй, хотя белое ночное привидение показывалось еще несколько раз, и его видели другие охранники. А потом оно исчезло совсем.
Белое ночное привидение наделало много шума. О нем долго ходили различные разговоры, кривотолки. Среди знающих саткинцев бытовало убеждение, что появлялось привидение не случайно — вероятно, внутри храма был припрятан ценный клад. За ним-то и приходило привидение, но ему мешали милицейские охранники.
В 1930 году было получено постановление о снятии крестов с Троицкой церкви. Когда установилось летнее тепло, их срезали и сбросили на землю. Застрельщиками в этом деле выступили милиционеры Курдюков и Ванька Завьялов. Они вызвались добровольцами, днем забрались на купола и выполнили эту «сатанинскую» операцию.
А потом произошло новое чудо — Курдюков сошел с ума, а Ваньку Завьялова ударил паралич. Позднее Курдюкова родственники увезли в какую-то деревню подальше от Сатки. Говорили, что жил он еще долго, но до конца жизни так и остался придурком.
Ванька Завьялов был из простой рабочей семьи. Его престарелый отец (по прозвищу Кулага) в 1930 году работал рубщиком мяса на базаре в Еранюшке. Ваньку же на заводскую работу не тянуло, поэтому он и подался в милицию, а не в литейку. Он был молодым, красивым парнем, имел франтоватый вид, его голову и удивительно симпатичное лицо украшали пышные черные волосы, как у батьки Нестора Ивановича Махно. Любил Ванька пображничать, повеселиться, погулять, покуражиться, поразмышлять о мировой пролетарской революции. Был он отчаянным милиционером, ничего не боялся.
У Ваньки отнялась одна сторона тела, а миловидное, привлекательное лицо перекособенилось. Он стал похожим на юродивого или блаженненького, которых в те времена было немало на святой Руси. Ходил Ванька неустойчивой походкой, враскачку, рывками. Его красота быстро увяла — у Ваньки рано поседела голова, а потом стали быстро выпадать волосы. Девки перестали его любить. Знакомые не узнавали в недавнем прошлом бравого милиционера и отворачивались при встречах с ним. От такой неустойки Ванька стал пить хлеще прежнего. По ночам его одолевали хмельники, он орал диким боровом, бил посуду, окна, ломал табуретки, рвал на себе рубаху, однажды чуть не устроил пожар в своем доме. Глядя на его страшное пьяное рыло, саткинские богомолки плевались и с осуждением сетовали: «Черти его мучают... Бог наказал антихриста... Он душу свою продал дьяволу... Туда ему и дорога!..» При виде Белой (Троицкой) церкви уже с развенчанными куполами и маковками, они по привычке крестились. Люди тянулись к храму, но вход в него был по-прежнему закрыт на большой амбарный замок.
Жил Ванька у Ветлужского притеса, в Телятнике, недалеко от Спартаковского моста. Теперь эту улицу именуют Каменной горой. Смелым был саткинский парень Ванька Завьялов, но умер без чести, без славы, без сострадания близких ему людей. Кто же виноват в его судьбе? Только ли он сам?..
Ставлю точку.